— В жанре антиутопии писали Хаксли, Брэдбери, Оруэлл, Замятин. Что отличает твоё произведение от работ антиутопистов? Чем оно может заинтересовать читателей?
— Моя антиутопия «2199» имеет интересное построение, но мир её проработан не слишком подробно. Я спешил, когда писал, мне хотелось поскорее закончить её. Теперь я понимаю, что надо было углубиться в освещение всех сфер жизни общества, потому что у меня сразу начинается драйв, и камера следит за одним героем. Мне хотелось запечатлеть его духовную эволюцию больше, чем описывать детали окружающего мира.
Главное отличие моей антиутопии в том, что я попытался проиллюстрировать следующую стадию общества потребления после изображённой Хаксли в романе «О дивный новый мир». Мою стадию можно назвать «обществом гедонизма», замешанном на учении Фрейда.
— Но ведь они — перечисленные авторы — писали, наблюдая за становлением тоталитарных режимов, находясь под впечатлением от мировых исторических катаклизмов. Что послужило для тебя толчком к написанию?
— По сути, толчком к написанию стало обсуждение с приятелем мира антиутопии Хаксли. Сейчас трудно создать что-то оригинальное. Я взял оттуда некоторые идеи для своей повести. Мой приятель утверждал, что хотел бы жить в подобном мире, потому что он идеален. Изобилие секса, а если стало грустно — всегда есть наркотик: «сомы грамм и нету драм!». Но я отвечал, что в этом мире нет любви, религии, духовности. «А зачем они нужны, если есть постоянное удовольствие?» — отвечал приятель. Я согласился с ним: таким людям не нужна никакая духовность, секс и наркотик заменяют им всё, подобно тому, как сегодня для некоторых деньги — это всё, но за них ещё нужно купить удовольствие. Я подумал, а что если сами деньги напрямую и будут удовольствием? Так у меня родилась идея объединить наркотик и валюту в единое целое.
Идеального общества не получится (построить — прим. ред.) никогда. Утопии не будет, и как бы ни пытались создать идеальную систему (можно вспомнить тот же социализм, предвестник коммунизма), всегда найдутся люди, которые не впишутся в неё. Я сам всегда себя чувствовал человеком, который не вписывается в рамки, а идёт против системы.
— В чём проявляется твоё «противостояние системе»?
— Даже в том, что я пишу такие провокационные в какой-то степени вещи. Даже в том, что я вообще пишу. Жить в системе — это быть потребителем, брать кредиты, ипотеку, создавать семью, верить в престиж материального благополучия, служить вещам, по вечерам смотреть «Вести», верить телевизору, а творчество проявлять только в смешивании алкогольных коктейлей на выходных. У меня свои взгляды на современное общественное устройство и политику — умеренно критические. У меня дома нет телевизора, я не верю чиновникам и не считаю, что у нас в стране демократия, но книга с политикой не соприкасается. Это произведение — игра, здесь не нужно искать глубокий смысл. Это милое, забавное приключенческое чтиво, по сути — моя фантазия. Я попытался изобразить, каким могло бы быть моё идеальное общество. Оно гармонично, в его основе лежит порядок. В стройной системе заводится дефект — человек, который в результате аварии теряет способность чувствовать удовольствие от наркотика. Реальность для него кардинально меняется, он теряет покой, влюбляется в медсестру, ему начинает казаться, что всё устроено неправильно. Раньше он был счастлив, а теперь равновесие нарушилось: в его жизнь ворвался хаос, и этот парень начинает сам вносить беспорядок в систему утопии. Таким образом, сталкиваются два мира: в одном — удовольствие и покой, но отсутствует духовность; в другом — похожем на наш мир — есть любовь, бог и так далее, но нет покоя и постоянного наслаждения. Эти миры вступают в противоборство. Кому какой более приятен — дело вкуса. Но я, пожалуй, сам хотел бы быть членом гедонистического общества и гражданином Белгородского государства.
— В конце у героев получится создать свой режим?
— Да, они создадут свой режим, но он будет ещё хуже старого. Начинаясь с одной крайности, повесть заканчивается другой. Это говорит о том, что попытки создать идеальный мир обречены на провал. Не сразу, но рано или поздно появятся те, кто не впишутся в систему и захотят изменить её. Но в то же время я не утверждаю, что самый приемлемый вариант — демократия. Что лучше? Этот вопрос остаётся открытым.
— Считаешь ли себя писателем?
— Я считаю себя человеком пишущим. Для меня писатель — человек, который заключил контракт с издательством и выпустил книгу, не вложив в неё ни копейки.
— Писать — это талант или труд?
— И то, и другое.
— Без одного может существовать другое?
— Думаю, да. Мне кажется, что я мало тружусь (смеётся). Не всегда получается найти возможность, чтобы побыть наедине с собой, хоть и работа у меня совсем недолгая, удалённая, в сети пабликов «Бесплатный».
— Я знаю, что ты работал в школе. Почему ушёл оттуда?
— Там мне было трудно себя реализовать. Я не люблю рамки, и когда меня заставляют что-либо делать так, как якобы правильно. Я не видел отдачи. Там, у меня в Шебекине, вообще контингент другой. Я поработал год в школе и решил, что больше туда не вернусь. По крайней мере, в такую школу. Может быть, в гимназию или в лицей я бы пошёл, но для этого у меня самого недостаточно знаний по русскому языку. Я бы преподавал только литературу. Я люблю этот предмет, люблю о ней говорить и вдохновлять детей на чтение. Ко мне даже приходили родители и говорили: «Представляете: он начал читать! Как вы это сделали?». Русский язык — такая строгая система, которая мне ещё в школе не нравилась. Там много правил, исключений, он как физика или математика, там всё прагматично. Этот предмет нужно очень хорошо знать, потому что дети любят задавать вопросы, и иногда я не знал ответа, потому что меня в университете семь лет учили филологическим тонкостям, но не преподаванию обычной школьной программы, которую я успел забыть за столько лет. Мне не нравится, когда я в тупике, когда чувствую, что не полностью выполняю свою работу, потому что не до конца знаю её. Год в школе — год стресса.
— Думаешь ли в будущем вернуться в ряды учителей?
— Вообще, я иногда рассматриваю вариант вернуться в школу, в качестве мрачной фантазии, если вдруг меня уволят с нынешней работы. Но в той школе, где я работал, были пожилые учителя советской закалки, царила затхлая атмосфера, поэтому я там не прижился. Мне постоянно говорили, что я неправильно что-то делаю, а мне хотелось дать детям больше свободы. Например, когда отличники и хорошисты быстро выполняли какое-то задание, я разрешал им в качестве награды поиграть в телефон, чтобы скрасить ожидание, пока другие, менее успевающие дети, закончат. Меня за это очень критиковали. Мне же, наоборот, казалось, что это стимул: все быстрее работают, чтобы поиграть в телефоны; в противном случае они просто сидят, маются, бесятся, орут. Но завуч начала ругать меня, говорить, что это неправильно, что работаю не по той системе. Однажды в районе проходил конкурс «Педагогический дебют» между молодыми учителями. Завуч сказала, что я неопытен, ничему не учусь у других учителей, варюсь в своём собственном соку, и, конечно, пролечу на этом конкурсе и опозорю школу. Она наговорила мне много всего неприятного, а в итоге я занял второе место. Мне было приятно, что я смог (добиться этого результата — прим. ред.) сам, без какой-либо помощи. На меня обратили внимание сотрудницы из районного управления образования. Кто-то даже пророчил мне место директора через десяток лет, но я смотрел на учителей и не хотел быть как они: каждый год твердить один и тот же материал, похоронить себя в этой нервной, неблагодарной работе.
— Ты доволен своим образованием?
— На самом деле, я хотел быть журналистом, но у меня не было никаких публикаций, и мне посоветовали поступать на филфак. К тому времени я писал, но что-то совсем несерьёзное. Когда поступал, были большие ожидания, но на филфаке процветает та же школьная система: преподаватели сухо отчитывают лекции, не умеют заинтересовать; у меня не было энтузиазма учиться, я делал это на автоматизме с минимальными усилиями, получал «тройки», но всегда читал что-то своё. Вообще, я считаю, что самообразование — это круто. Меня всегда выручало только оно. Я ему всем обязан. В том числе и тем, что пишу, поскольку меня никто не учил этого делать.
— А вообще, как думаешь, можно ли научиться писать?
— Можно научить из слов составлять осмысленные предложения, а из предложений — текст, но душу туда ты не вдохнёшь. Это уже зависит от твоих эмоций, впечатлений, опыта, пройденного жизненного пути — много от чего. Например, кто-то встретил свою любовь и написал об этом; естественно, он напишет об этом лучше, чем тот, кто не любил никогда. Вообще, это дар, это не то, чему нужно учить.
Многие победители литературных конкурсов даже не имеют профильного образования, или, наоборот, те, кто закончил литературный институт, вообще не занимают никаких мест. Понимаешь, это волшебство: кто-то волшебник, кто-то нет. Толстой как-то сказал: «Если можешь не писать — не пиши». Я часто повторяю это выражение, в том числе по отношению к себе. Я много раз твердил себе: «Всё! Мне надоело, больше не буду писать. Это ничего не меняет — ни мир, ни мою жизнь. Это бессмысленное занятие. Лучше пойти заняться спортом — там результат виден уже через пару недель». Сколько раз я себе этого ни говорил — почему-то всегда опять начинаю писать.
— Когда ты начал писать?
— Сначала писал стихи, вдохновлялся классической поэзией. Мне нравился Лермонтов. Я до сих пор помню половину его поэмы «Мцыри», которую в школе как-то выучил за лето наизусть полностью. Лермонтов, поэты XIX века — я пытался подражать им, но потом понял, что нужно быть современным, что XIX век остался в далёком прошлом. В общем, стихи мне не нравились, потому что там всё должно подчиняться размеру, рифме, там не выразишь свои мысли свободно, как они приходят тебе в голову. Меня это очень ограничивало, и я бросил этим заниматься. А потом, в университете, со мной учился одногруппник, с которым мы духовно нашли друг друга. Мы начали вместе писать, создали свой клуб, который назвали «Андеграунд». Мы собирались после пар, писали что-то, обсуждали, читали друг другу, нам было интересно. Моего приятеля больше интересовала философия, поэтому он вскоре бросил писать, а я продолжил. Мне это было нужно. Я пишу, когда мне хреново: выплеснешь всё на бумагу, и становится легче. Ещё таким образом я разбираюсь в себе, открываю новые грани внутреннего мира, это своеобразное самоисследование. Можно было бы, конечно, вести дневник, но мне не интересно писать в этой форме. Мне нравится, когда это не какие-то отрывочные дневниковые записи, а полноценное произведение со своим сюжетом, завязкой и развязкой.
— В антиутопии твои герои узнают, что такое любовь, а ты сам любил когда-нибудь?
— Все бы ответили, что да, потому что всем людям хочется верить, что они действительно любили. Мне кажется, что хотя бы какое-то короткое время, но я любил.
— И что случилось потом?
— То же, что и у всех: неизбежное расставание и воспоминания о том кратковременном счастье. Вообще, почти все мои женские образы — это проекция одной девушки. Сейчас она уже замужем (смеётся). Я с ней познакомился, когда ей было 14, а мне 19 лет. Мы встречались года четыре, потом разошлись. Наши отношения исчерпали себя. Время идёт, яркость чувства выцветает. Знаешь, как говорят, любовь живёт три года. После этих отношений я начал верить в это. Мы охладели друг к другу. Встреча с ней была прекрасным событием, но расставание дало мне ещё больше. Я очень многое осознал. Конечно, я страдал, мучился, но переборол это, выздоровел, стал сильнее, разобрался в себе, многое понял. Без этого опыта не появилось бы и этой книги. В момент расставания я думал, что это конец, крах, что это принесёт мне только ужасные страдания на всю жизнь.
— После этого начал выплёскивать свои страдания на бумагу?
— Нет, после этого я стал буддистом. В том числе, если бы я не был буддистом, этой книги бы опять-таки не было. Просто я начал искать отдушину, то, где можно было бы забыться.
Многие ищут это в алкоголе, наркотиках, но эти варианты были для меня неприемлемыми. Я начал медитировать, начал изучать дзен-буддизм. Стал поклонником этого учения, и это помогло мне. Например, я медитировал сегодня ночью, сегодня утром. 15 минут вполне достаточно. Ты просто садишься, ни о чём не думаешь, отбрасываешь все мысли, пытаешься сосредоточиться на дыхании, чувствуешь, как воздух проходит через твои ноздри, паузы между вдохом и выдохом увеличиваются, ты успокаиваешься, сливаешься с чем-то вневременным и вечным. С тем, что Лао Цзы называл «дао». Потом наступает большое облегчение. Это очень полезно. После этого другими глазами смотришь на всё, будто бы прошёл дождь, и всё стало свежо, очистилось.
Ещё, помимо медитации, мне очень помогает спорт. Так как я интроверт, то вместо того, чтобы ходить в зал, где много людей, я купил себе гантели, гири и занимаюсь дома. Вообще люблю всё делать сам.
— В 2010, в 2014 и в 2015 годах ты вошёл в длинный список премии «Дебют», которая, кстати говоря, является одной из самых престижных у нас в стране. Как тебе это удалось?
— Она интересна тем, что в ней есть границы возраста. Потому что трудно соперничать с теми, кому по 50 лет, а в «Дебюте» можно участвовать только до 35 лет. Свой первый рассказ я написал, когда расставался с девушкой. Он называется «Одинокий король». Написал для того, чтобы сохранить воспоминания о наших отношениях. Там всё про нас, есть даже её имя.
Знаешь, бывает, некоторые любят запечатлевать моменты на видео, другие — фотографируют. А мне нравится делать фотоснимок своего внутреннего мира посредством написания чего-либо. Люди, которые делают видеозаписи, потом просматривают и сравнивают себя с теми, какими они были раньше. Я не люблю фотографироваться, не люблю смотреть на себя на видео, но мне нравится делать вот такие вещи. Это как фотоальбом: смотреть на себя, свой внутренний мир в прошлом.
Поэтому, в основном, я пишу для себя, а не для кого-то. Из-за этого я долгое время был в тени. И эту книгу решил опубликовать через долгие, мучительные разборки с самим с собой: «Кому это нужно?», «Зачем это им?». Меня всегда тревожили вопросы: «Для чего это другим людям?», «Будет ли им это интересно?», ведь это только моё, это кошмарики моего сна. Нужно было через это перешагнуть, чтобы двигаться вперёд. В 2014 году я вошёл в лонг-лист «Дебюта» и надеялся, что в следующем году войду уже в шорт-лист, но снова попал только в лонг. Я решил, что надо чем-то разнообразить этот застой. Например, пора уже выпустить книгу, раз собралось достаточное количество произведений.
Помню, как после «Дебюта» 2010 года я чувствовал себя будто использованным. Конечно, мне было приятно, что меня отметили, но, с другой стороны, то, что я написал, включили в какой-то список, где есть и какие-то другие, чужие люди. Мне не хотелось там находиться, мне казалось, что то, что я сделал, идёт от сердца, это сакральность, это моё откровение. Я был очень разочарован и решил, что больше не буду писать. Потом я уехал в Москву, хотел изменить свою жизнь после работы учителем, подумал, что меня больше ничего здесь не держит. Там удержаться не получилось: возникли проблемы с работой, с жильём, — жить в столице оказалось не так просто. Ещё одна большая проблема — в том, что в Москве очень много людей. Мне это доставляет дискомфорт. Когда всё кишит в метро, стоишь и чувствуешь себя малой песчинкой. Я стал скучать по своему маленькому городу, по родственникам, поэтому всё бросил и вернулся.
У меня была очень одинокая зима, и вот тогда я написал рассказ «Лесной царь». Я вообще на него не надеялся, просто отправил на премию и был очень удивлён, что его отметили. В 2014 году о том, что я вошёл в лонг-лист, написали «Бел.Ру», «БелПресса», а в 2015 — об этом даже никто и не вспомнил. Я бы, конечно, мог постучаться куда-нибудь и сказать: «Смотрите!», но нафиг мне оно нужно. Я боюсь, что из-за этого все начнут меня доставать, что-то спрашивать, начнут на меня смотреть другими глазами, а я люблю, когда ко мне относятся как к обычному человеку, потому что то, что я пишу, не имеет отношения ни к кому другому, кроме меня. Это другая сторона, я её никогда не показываю.
Ещё одна моя отличительная черта — я не люблю пиара, пафоса. В Белгороде есть много творческих людей среди поэтов, художников, фотографов, которые это обожают. Они везде себе пиарят, стараются о себе рассказать. Большинство из них не имеют никаких значимых достижений, зато во всю глотку кричат, какие они крутые, цепляют к себе ярлык громких слов «поэт», «фотограф», «художник». Я не из таких людей.
— Считаешь ли свою книгу литературой?
— Наверное, да. Потому что те люди, которые сидят в жюри и пропустили меня в лонг-лист, они неглупые люди. На этот конкурс присылают произведения по 50 тысяч человек — чтобы попасть туда, нужно пройти большой отбор, поэтому я надеюсь, что им виднее.
— Ставил ли ты себе в пример каких-либо авторов? Подражал им?
— Я закончил филфак, сначала специалитет, потом магистратуру, занимался Набоковым (исследованием творчества — прим. ред.), защищал диссертацию по «Лолите», мне очень нравится этот писатель. Ещё могу назвать Сашу Соколова и Пелевина. И, наверноё, всё. Я вообще не сторонник создавать кумиров, потому что когда кем-то беспрекословно восхищаешься, ты тем самым принижаешь себя. Для меня эти писатели — учителя, не идолы.
Я вот иногда думаю: странно это всё, я никогда не посещал ни одного мастер-класса, не общался ни с одним значимым писателем, никогда никто высокопоставленный не читал мои произведения и не критиковал их. Да и в Белгороде не к кому обратиться. Иногда чувствую себя в каком-то духовном вакууме, духовной пустыне — нет сторонников, тех людей, с которыми мог бы обсудить литературу и творчество. Поэтов здесь много, у них своя тусовка, а вот прозаиков раз-два и обчёлся.
— Но ведь можно уехать, чтобы кого-нибудь поискать?
— Я подал заявку на «Тавриду» (молодёжный форум в Крыму — прим. ред.), думаю, что там я бы смог кого-нибудь встретить. Вообще, мне нравятся люди, которые пишут, с ними можно найти общие темы для разговора.
— Наверное, самый банальный вопрос, но не поинтересоваться не могу: какие у тебя дальнейшие планы?
— Я выиграю премию «Дебют», получу миллион рублей (смеётся) и буду тратить эти деньги: куплю себе машину, отправлюсь в путешествие. На самом деле, мне бы хотелось написать роман, который бы издало «Эксмо» либо «АСТ». Первое издательство уже приняло мою антиутопию. Я отправил по электронной почте два произведения. Одно — забраковали, а второе вроде бы одобрили. Это определённое достижение, но этого ещё слишком мало. В том сборнике будёт имён 20. Вполне возможно, что я там буду самым молодым автором, потому что там публикуются в основном известные отечественные фантасты, даже Лукьяненко (автор «Дневного дозора», «Ночного дозора») и Стругацкие (пока были живы). Самостоятельно распространять этот сборник не буду, «Эксмо» об этом позаботится, а свою нынешнюю книгу я вынужден продавать лично, поскольку это самиздат. Кстати, презентация будет 22 мая в 16:00 в арт-кафе «Башня» в ЦМИ.
