«Тут прилёт. Там прилёт»
В Грайворон мы едем в четверг, к 8 утра, но добираемся чуть позже — к 9:00. Перед отъездом я специально проверила каналы с предупреждениями об обстрелах, но пока в них пусто.
Больше года Грайворон систематически попадает под обстрелы. Жители округа регулярно гибнут, а несколько сёл округа, по признаниям самих грайворонцев, оказались практически полностью уничтожены. Жители округа даже обращались к президенту Владимиру Путину и министру обороны Андрею Белоусову с просьбой помочь им, однако пока публичной реакции на их обращение не было.
Садясь в машину, на всякий случай ищу в телефоне молитву «Отче наш» и повторяю её про себя — так почему-то ехать спокойнее.
Когда мы трогаемся, водитель невзначай спрашивает, где наши «броники». Бронежилетов у нас с собой нет. Остаётся надеяться, что нам их при необходимости выдадут в Грайвороне.
Первая половина дороги проходит спокойно, хотя следить за ней в какой-то момент становится сложнее — связь и интернет работают нестабильно.
В районе Борисовки проезжаем мимо двух столкнувшихся машин — ГАЗельки и серой легковушки. Микроавтобус явно горел, лобовое стекло было разбито как от удара, владельцы машин стояли неподалеку. Мы предположили, что машину атаковал беспилотник. Позже, это предположение подтвердится: автомобиль действительно атаковал дрон, а через полчаса ещё один беспилотник атакует его же повторно.
Одна из пострадавших машин в центре Грайворона. Пострадала ли она во время обстрела или атаки беспилотника — неизвестно
По словам нашего водителя, такие атаки в округе нередки. Чаще всего достаётся микроавтобусам.
— Поехали, наверное, быстрее, — заключает водитель Александр. Мы молчаливо с ним соглашаемся.
Несмотря на то, что мы приближаемся к «опасной зоне», машин на дороге меньше не становится, но нам в салоне уже не так спокойно. Начинаем оглядываться по сторонам. Я старательно вглядываюсь в небо с переднего пассажирского сидения — очень не хочется увидеть точку в небе или услышать жужжание, которое обычно говорит о приближении дронов. Ещё тревожнее становится, когда мы слышим непонятный звук в машине, — то ли жужжание, то ли вой.
Водитель Александр сам из Грайворонского округа. Он часто ездит из Грайворона в Белгород и обратно. Заметив наше общее беспокойство, он со смехом замечает: «Что крутитесь? Думаете, дрон летит? Да это резина так жужжит. Если будет дрон лететь, там похлеще будет. Вы его ни с чем не перепутаете — вой такой стоять будет».
Грайворонский округ встречает нас стеллой с чёрным вороном — символом округа, изображённом на его гербе, и табличкой «Внимание: опасность атаки дронов». Местных жителей, кажется, эта табличка совсем не смущает — справа от дороги расположилась небольшая уличная ярмарка. Хотя людей на ней немного. В основном продавцы с лотками с овощами, фруктами, саженцами, одеждой. Они скучающе оглядывают свои прилавки, пустующие без покупателей.
На въезде в Грайворон машин так же не становится меньше. Поначалу даже кажется, что ничего не напоминает о том, что город регулярно попадает под обстрелы и атаки дронов. Но такое ощущение исчезает, когда замечаем первое рухнувшее от «прилёта» здание.
— Это психиатрическая больница, — говорит водитель, указывая на частично обрушившееся здание с покосившейся крышей, — Там девушку придавило, — добавляет он.
Разрушенная психиатрическая больница в Грайвороне
Чем дальше мы заезжаем в город, тем больше пострадавших зданий видим: треснувшие стёкла, рухнувшую крышу жилого дома; воронки, перемежающие асфальт, — последствия «прилётов», а где-то и полностью сгоревшие дома.
— Тут «прилёт» был, там «прилёт» был, здесь дырка была. И сюда когда-то прилетало, и тут прилёты были. И сюда прилетало, но заделали уже, — перечисляет водитель, указывая то на один дом, то на другой.
В глаза бросается, что на улицах города почти нет людей. На пути к городской администрации единственный встретившийся нам на прохожий — женщина средних лет, ехавшая на велосипеде. Сейчас, некогда уютный, маленький Грайворон скорее похож на город-призрак. Когда видишь пустоту на улицах и разрушенные дома, на ум приходит только такое сравнение.
Через несколько минут мы останавливаемся возле городской администрации — старинного здания из красного кирпича. Вход в него заставлен бетонными блоками чуть выше человеческого роста, чтобы можно было укрыться от осколков снарядов, а окна изнутри заложены мешками с песком. Сотрудники администрации спешат на работу в укреплённое почти по военным меркам здание: улыбчивые сотрудницы в ярких платьях и на каблуках выделяются на пустынных улицах города.
Внезапно над нашими головами раздаётся взрыв, а немного позже начинает завывать сирена. Мы укрываемся в здании.
— Проходите, проходите в коридор, там окон нет, — поторапливает нас молодая светловолосая женщина у входа.
В длинном коридоре уже собралась небольшая толпа. В коридоре с двух сторон стройный ряд дверей, — возле каждой из которых словно циркулем очерчен полукруг. Одна из женщин, стоящих с нами, видя недоумевающие взгляды, поясняет: «Это взрывная волна», — коротко объясняет она, но, немного помолчав и заметив наше недоумение, добавляет: «Это чтобы нас дверью во время обстрела не пришибло».
Мы понимающе молчим. В этот момент в коридоре почти все молчат, даже завывание сирены не доносится до нас сквозь толстые кирпичные стены.
— А что-то было? Мне смска пришла об обстреле, — нарушает тишину одна из женщин.
— Пока нет, — коротко отвечает ей другая.
«По городу передвигаемся перебежками»
Когда ракетная опасность отменяется, мы продолжаем поездку по городу, во время которой я понимаю, что сейчас в Грайвороне сложно найти улицу, на которой из-за удара дрона или артиллерии не пострадало хотя бы одно здание. На одну из таких улиц с небольшими уютными одноэтажными и двухэтажными домами нас и привозит водитель.
На обочине стоит небольшая зелёная Peugeot с гравировкой «За родину!» на капоте. Она изрешечена маленькими, словно пули, осколками, окна в машине разбиты со всех сторон и через них видно сгоревший салон.
Других пострадавших машин на улице нет, зато в каждом втором доме разбита осколками крыша, посечён забор или как будто с корнем вырвана часть здания. Возле одного из таких домов встречаем мужчину, торопливой походкой идущего по улице. Высокий моложавый мужчина с сединой на висках и громким голосом — 66-летний Александр. Он живёт на улице, на которой мы остановились. Он пенсионер, бывший работник шахты. В Грайвороне живёт вместе с женой и тёщей. Из города пока уезжать не собирается, хотя признаётся, что очень хотел бы это сделать.
— Я бы с удовольствием уехал, но куда? Куда ехать-то? О ПВРах я наслышан уже, когда по 30 человек на одной койке (ранее о подобных проблемах в ПВР никто публично не сообщал, поэтому подтвердить достоверность слов мужчины не представляется возможным, — прим. Ф.). ПВР — это так. Пусть дают деньги, как херсонцам сертификаты, чтобы можно было уехать куда хочешь. Вообще я уже привык немножечко к этому. Когда работаешь в шахте, привыкаешь к стрессовым ситуациям, но сейчас нам в Грайвороне остаётся ждать лучших времён, — разводит руками мужчина.
Наш собеседник считает, что «90 процентов населения города» остаются в Грайвороне, но не выходят на улицы, потому что боятся дронов и обстрелов, и так же, как он, не могут уехать из своих домов.
— Деваться людям некуда. Боятся, передвигаются перебежками по городу. Ты в магазин идёшь и смотришь уже не под ноги, а наверх — прилетит тебе на голову или нет, — объясняет пенсионер.
По словам Александра, он понимает и местных чиновников, и жителей района, которые собирают обращения и подписи, чтобы «хоть как-то обратить внимание на происходящее». Напомним, что ранее грайворонцы собрали более 2 тысяч подписей для обращения к президенту России из-за обстрелов, но, как признавались сами активисты, их инициатива встретила непонимание — на точки, где собирали подписи, для проверки пришли сотрудники полиции.
— Я понимаю местных властей: одной задницей на три базара не успеешь, им тяжело тоже. Кто-то пытается что-то делать, но сложно всё, очень тяжело это, конечно. Но люди просто подавлены, картина очень печальная, — признаёт грайворонец.
На вопрос, как часто обстреливают улицу, на которой он живёт, мужчина уверенно отвечает, что регулярно.
— ГРАДы, дроны — держимся мужественно. Когда первый раз прилёт был, я уже даже и не помню — столько их уже было. Разброс у снарядов идёт сумасшедший по городу. Только вот буквально своими силами перекрыли крышу у соседа Валеры, и опять к нему прилетело. Там даже можно посмотреть, если хотите, кусочек «Града», — мужчина разводит руки на ширину плеч, показывая размер этого «кусочка».
Пенсионер уверенно провожает нас к наполовину разрушенному одноэтажному кирпичному дому. Правда, кирпичный он только до середины, а верхняя половина дома и крыша представляют из себя деревянные перекрытия, пустоты между которыми закрыты брезентом.
Александр ведёт нас во двор дома. Громким лаем нас встречает небольшая чёрная собака с рыжими подпалинами, привязанная к деревянной будке. Сразу у входа в дом лежит большая гора строительного мусора из недостающих дому кусков крыши, утеплителя, кирпича и листов фанеры. Александр на несколько минут уходит за дом, а потом возвращается с метровым обломком снаряда, смятым на конце.
— Красавица, да? — шутит наш собеседник, позируя с осколком. — Торчал вот там в середине дома. Он аж дверь подпёр с той стороны. А соседи в другой комнате были — чудом живы остались. Чудом! — повторяет грайворонец.
Он продолжает свою импровизированную экскурсию и ведёт нас дальше по огороду соседа мимо электрического плуга и другой сельскохозяйственной техники, показывая воронки, оставшиеся от прилетевших снарядов. По дороге Александр подбирает кусок дерева, скорее всего фрагмент сломанной крыши, чтобы использовать его как указку, показывая нам места «прилётов». Останавливается возле воронки диаметров несколько метров, чёрным пятном выделяющейся среди аккуратного зелёного огорода.
— Воронка вроде маленькая, — говорит мужчина, показывая на неё импровизированной указкой, — а крышу — всю снесло, — говорит он, указывая на разрушенную кирпичную пристройку к дому недалеко от воронки.
Выходя с соседского участка, мужчина обращает наше внимание на зелёную Peugeut, которую мы уже видели, когда только приехали.
— Соседи мои в ней погибли. Одному было 40 с чем-то лет, а другому 50. Когда прилетело, одного сразу убило, а второй умер, не дожидаясь скорой. Было это ещё 14 марта, а машину так и не убрали, — говорит Александр.
По словам мужчины, сейчас грайворонцы стараются на ездить на машинах, чтобы не подвергать себя лишней опасности.
— Если едет какая-то мало-мальски объёмная машина, они [украинцы ] стараются её выбить. По стоянкам тоже целятся. Особенно всякие ГАЗельки. Это постоянно всё идёт, — заключает мужчина.
«Обращение людей к власти — это крик души»
На другой стороне улицы сосед Александра Павел Череватенко — пенсионер в сдвинутой на глаза кепке — мерно косит траву на своём участке электрической газонокосилкой. Нехотя отрываясь от своего занятия, он рассказывает, что родом из Козинки.
— Я жил на улице Лесной, 2. Лесная улица — улица, которой как раз уже нет, — спокойно говорит мужчина.
Павел — полковник МВД в отставке, о чём можно догадаться по военной выправке и сильному рукопожатию. В Грайвороне он живёт с женой и уезжать никуда не собирается.
— А куда я денусь? Вот мой дом — указывает рукой на небольшое одноэтажное здание. — Если всю мою родню собрать, то 2-3 тысячи человек родни у меня здесь есть. Куда деваться? — пожимает плечами Павел.
Вариант уехать в ПВР Павел, как и его сосед Александр, даже не рассматривает. Когда начинается обстрел, они с женой прячутся в подвале. Там мужчина поставил две табуретки, на которых они с супругой пережидают ракетную опасность.
Павел Череватенко, житель Грайворона
— Когда слышно «бах» там, то через шесть секунд уже здесь, — объясняет мужчина.
Неожиданно вдалеке раздаётся глухой взрыв.
— Слышали «бах»? — встрепенувшись, спрашивает Павел. — По-хорошему через 3-4 секунды он будет здесь. Но вы не бойтесь, — с улыбкой машет рукой мужчин, — когда сюда «прилёт», идёт «бах». И как бы воздух потом сюда тянет, — объясняет он нам, видя, что нам пока непривычны эти неспокойные будни грайворонцев.
Павел Череватенко верит, что людей в Грайвороне можно защитить, но он не понимает, почему власти не могут этого сделать. По словам Павла, это его «единственный вопрос к власти». Главной проблемой города он считает беспилотники.
— Нас беспокоят эти ежедневные обстрелы и налёты БПЛА. Раньше хоть осколки были, сейчас другое — [дрон] взрывается и падает сверху. Все знают, где они летают. Если выставить людей с ружьями, с амуницией, то всё будет нормально. Возможно, проблема в том, что по закону в городах нельзя стрелять, но я думаю, с этим можно было бы разобраться. Я считаю, что здесь можно навести порядок, — заключает Павел.
По словам пенсионера, жители некоторых приграничных сёл уже решили справляться с беспилотниками своими силами. Так, в одном из приграничных населённых пунктов (он не называет его из соображений безопасности героев истории, — прим.Ф.) уже есть мужчины, которые самостоятельно сбивают беспилотники из ружей.
— Сбили уже четыре беспилотника. И место, где эти мужчины живут, беспилотники уже облетают, — боятся. Я обещал им, что буду бороться за них, чтобы их не наказали, — рассказывает Павел.
Он признаёт, что сейчас в городе «напряжённая ситуация».
— Людей беспокоят эти обстрелы. В последний раз вон ко мне не долетело. У меня окна там повыбило, соседку ранило, дом сгорел через дом от меня. Это беспокоит, конечно же. В Козинке, в моём родном селе, уже людей практически нет. И по подсчётам где-то в 11 сёлах людей тоже нет. Поэтому я считаю, что власть, конечно, должна принять меры, чтобы защитить нас. Я видел обращение жителей Грайворонского района к власти, и я считаю, что это крик души, — объясняет мужчина.
Павел понимает переживания людей, которые теряют жильё, потому что сам потерял в Козинке дом, который ему достался от родителей.
— Да, мне жалко родительский дом — я туда с удовольствием приезжал, я там хорошо засыпал, но моё основное имущество здесь. Есть ситуации похуже. Наша соседка только и успела выскочить из дома и прибежала с чемоданом и с одеждой к нам. И больше у неё ничего нет... Жалко всех, конечно, — вздыхает мужчина.
Павел снова берёт газонокосилку в руки, включает и продолжает стричь траву через дорогу от разрушенного прилётом дома. Мы едем дальше.
«Разбит весь город. Своими силами не восстановим»
Через улицу от дома Павла стоит почерневший и кажется прогоревший насквозь дом из бетонных блоков и дерева. Из него доносится тихое протяжное «мяу» — чёрный котёнок, резво запрыгнувший на то, что раньше было подоконником, мурчит и просит ласки.
Судя по всему люди, в спешке покидающие дом, пытались спасти из него хотя бы что-то. Среди гор пепла лежит обгоревшая одежда, части обожжённых книг и страниц, на которых ещё угадывается написанный текст. То, что удалось спасти, — джинсы, постельное бельё, футболки — сложены в одну большую кучу вперемешку с пеплом. То, что раньше было имуществом людей, превратилось в одно цветное пятно вперемешку с копотью уничтоженного дома.
Пепел вперемешку со стеклянной крошкой хрустит под моими ногами. Заглядываю в дом — среди обгоревшей, шелестящей на ветру обшивки дома с трудом угадываются очертания бывших комнат. Сложно сказать, где раньше была спальня, а где ванная или кухня.
Слева из-за обгоревших балок со двора выглядывает собака — серая хаски на привязи, виляющая хвостом и громко лающая — ещё защищающая то, что раньше было её домом.
Гробовую тишину возле уничтоженного дома нарушают разговоры двух мужчин — рабочих, восстанавливающих электросети возле дома. Один из них — плотный мужчина в синих штанах с подтяжками — стоит внизу столба, перебирая провода внизу щитка. Второй — громкий, довольно молодой мужчина в брюках и туфлях — распутывает провода, стоя на верхней перекладине раскладной лестницы.
— Разбит весь город — уничтожена связь, разбиты все кабеля, канализация — всё разбито. Своими силами не восстановим, — кричит мне молодой мужчина сверху.
— Нас раньше 100 человек было на район, а сейчас осталось девять. Сначала сокращение произошло, потом некоторые поуезжали из-за того, что ситуация такая. И вот мы вдевятером, а монтёров пять человек, надо весь город восстановить. А как? Приезжать помогать подрядчики боятся. Раньше мы по сёлам ездили, сейчас не ездим уже, хотя в те села, которые не так сильно обстреливаются, мы бывает ещё и выезжаем. А там где всё разбито... Козинка, Глотово, Безымено... — свою мысль плотный мужчина не стал заканчивать.
— Пять монтёров на район осталось! Досокращались! У нас и рабочие дни, и суббота и воскресенье — тоже рабочие, до темна приходится [восстанавливать]. Десятку доплачивают, конечно, но всё равно! — экспрессивно говорит молодой мужчина.
Он добавляет, что в поддержку грайворонцев властями ему верится с трудом, потому что когда жители округа собирали подписи для президента, чтобы обратить внимание на обстрел Грайворона, — люди, представившиеся сотрудниками управы (управ в округе нет, они есть только в Белгороде — прим. Ф.), приехали и забрали их.
— Пришли забрали письма, подписи, сказали, что там всё известно уже. И всё, — разочарованно отмахивается мужчина.
«Хорошо, если сразу убьёт, чтобы не мучался»
На следующей улице, на которой мы останавливаемся, встречаем уже привычную для Грайворона историю: три подряд пострадавших от обстрелов дома. У первого — рухнула стена, а по размазанному следу гари можно понять, куда прилетел снаряд, у второго — изрешечён забор, у третьего — уничтожена пристройка. Один местный житель — седой басовитый мужчина — рассказывает тоже уже ставшую привычной для нас в Грайвороне историю, перечисляя сколько домов пострадало от обстрелов на улице, где он живёт.
— Прилетело к соседям моим. Это РСЗО «Град», били со стороны Харьковской области. И сюда раньше прилетало, и на соседнюю улицу, и дальше — там дом сгорел. У меня забор сдуло, я вчера залепил, чтобы хотя бы чужие собаки не бегали. Крышу посекло.
По словам мужчины, пока жители улицы повреждения устраняют собственными силами.
— А кто будет это делать? Представитель районной администрации приезжал, снимал. Сказал, что передаёт это в комиссию, и потом по решению будут присылать людей, которые будут замерять, но пока ничего и никого не было, — делится мужчина.
Он признаётся, что ему кажется, что все грайворонцы «уже стали фаталистами».
— Мы тут живём не знаю как. День прожили — и слава Богу, получается. Ночь переночевал — уже хорошо. Куда уезжать? В ПВР — это где-то на верхней шконке спать в забитом помещении. Не хочу, я лучше дома [буду спать]. Прилетит, накроет, убьёт — хорошо, если сразу убьёт, чтобы не мучался. А если нет, то нет. Люди доведены до отчаяния уже, честно говоря. Вот здесь уже это всё сидит, — красноречиво постукивая себя пальцем по горлу, говорит грайворонец. — Но тем не менее и на работу ходим, и работаем ещё, и как-то живём. Выводы тут уже сами должны делать наши власти. Так что вот так, ребятки, — невесело заключает мужчина.
Он добавляет, что надеется только на то, что «это всё когда-то закончится».
— Я не пожелаю лютому врагу такого образа жизни, — признаётся грайворонец.
К разговору присоединяется ещё один житель улицы. Он говорит, что с журналистами общаться не хочет, но несмотря на это решает лаконично излить душу.
— Жизнь у нас такая. Мы почему здесь водку глушим? Не потому, что алкоголики, а потому что по-другому это пережить не получается. [Пьём], чтобы забыться, — разводит руками смуглый мужчина средних лет.
После этого мы покидаем разрушенную улицу, чтобы поехать практически в самый центр города — на городской рынок. Провожают нас виды разрушенной улицы и воронки от снарядов на асфальте.
Продолжение следует...
