В свете поднявшегося хайпа после высказывания митрополита Белгородского и Староосколького Иоанна об участии в Великой Отечественной войне крещёных и некрещёных, да и прошедшей на днях митрополичьей гостиной, я вспомнил, как сам пришёл к той мировоззренческой платформе, которую имею сейчас. Так уж вышло, что она у меня формировалась в студенческое время параллельно с изучением курса истории литературы.
Сперва я считал себя романтиком. Идеализированный взгляд на мир, мечта о единственной женщине, с которой я готов прожить всю жизнь, максимализм с его однозначным делением всего на белое и чёрное, перфекционизм, — вот это вот всё.
Потом на смену пришёл прагматизм, и романтик превратился в прагматика: поиск выгоды, взвешивание целей и ресурсов, строгое планирование, желание докопаться до глубинной структурной сути всего происходящего, рациональный подход, алгоритмизация и прочее. Долгое время моим мировоззренческим базисом был именно прагматизм, а потом произошло одно событие, которое вновь перевернуло мой взгляд на вещи, — смерть режиссёра театральной студии, в которой я занимался. Тогда мой прагматично-рациональный подход перестал работать, потому что преждевременная и трагическая смерть не поддавалась для меня рациональному объяснению, потому что она показала, что все мои планы и алгоритмы рушатся в один момент, и то, что казалось мощным домом, превращается в хлипкий карточный домик.
В тот момент у меня возникло ощущение, что я стою перед закрытой дверью и не знаю, как её открыть. Вроде бы, было понимание и осознание, что её нужно открыть, но я не понимал, как это сделать. Для этого в моей системе снова не хватало базиса, на который можно было бы опереться. И тогда я понял, что какие бы мы системы не строили, как бы скрупулёзно не разбирали все явления по косточками и составляющим, задавая раз за разом вопрос «Почему или зачем?», рано или поздно мы упрёмся в стену и не сможем дать ответа на этот вопрос. Но если тогда мы решим что-то принять на веру, то поймём, что этот вопрос в принципе будет и не нужен. И неважно будет, в кого именно ты веришь — в существование закрытой двери, которую ты не можешь открыть, макаронного монстра, Иисуса, Будду, Кришну или кого-то ещё.
Для себя я определился, что чем бы ты ни занимался, рано или поздно ты придёшь к вере. И это понимание и стало моим тем самым базисом, который я искал, тем ключом, который открыл мою закрытую дверь (повторюсь: моё мировоззрение формировалось с опорой на курс истории литературы, и вот это ощущение закрытой двери и поиска ключа было в полной мере подкреплено тютчевским стихотворением «Наш век»: ... Не скажет ввек, с молитвой и слезой, Как ни скорбит пред замкнутой дверью: «Впусти меня! — Я верю, Боже мой! Приди на помощь моему неверью!).
Поэтому вся речь митрополита о крещёных и некрещёных в годы войны не вызвала во мне никаких негативных чувств. Я не стал вдаваться в рациональные вещи, которые были в этой речи: что сперва на фронт шли юные бойцы, выросшие во времена гонений на Церковь, и лишь потом на фронте стало больше возрастных бойцов, которые родились до этих гонений. Я для себя сразу же воспринял всю ту речь в её метафизическом смысле — вере как основополагающем оружии в борьбе «тёмных» и «светлых» сил, которой и предстаёт война. Для меня это стало ещё одним подтверждением базиса о том, что рано или поздно человек приходит к вере (в её обобщённо-философском понимании прежде всего, несомнении в том, что что-то существует, даже если мы не находим ответа на вопрос «Почему?»).
Каким бы ты ни был человеком, в минуты высочайшего напряжения, когда ты понимаешь, что до смерти, возможно, остаётся один шаг, когда ты понимаешь, что от тебя в этот момент ничего не зависит, ты сбился с пути и не можешь найти ответ на вопрос: «Зачем?», ты обращаешься к Вере, и это становится твоим спасительным кругом, даёт силы и возможность выбраться из той ямы, в которую ты провалился.
То, что митрополит Иоанн конкретизирует и называет фактически конечным итогом этого движения — православие, — в этом нет ничего удивительного, учитывая, кем он является, и вспоминая вообще всю нашу российскую историю (и Пересвет с Челубеем в его речи тоже были не просто так). Уж точно, здесь нет ущемления значения вклада представителей других религий — тем более, что фраза про «единение традиционных религий» там тоже есть, но чтобы её услышать, надо внимательно послушать все 17 минут выступления, а не только разошедшийся везде фрагмент. Любой священнослужитель — это тот же проповедник, и дело каждого выбирать, хочет ли он слушать его, или ему ближе что-то другое. Заставлять принимать другую точку зрения — не нужно, но отказывать кому-то в праве выражать свою тоже не стоит. Каждый сам ищет свой базис.
Уйти с платформы «куда бы ты ни шёл, рано или поздно ты начнёшь двигаться к вере» я уже не могу лет так десять. Не скажу, что иду по этой дороге быстро, иногда вообще мне кажется, что я стою на одном месте, но ощущение, что я остаюсь на этой дороге — факт. Хотя некоторые черты романтического и прагматического мировоззрения я в себе сохранил до сих пор. Всё это опыт, и его не надо отбрасывать (надеюсь, что хотя бы желание прожить всю жизнь с одной любимой женщиной останется со мной до конца).
