— О страшных событиях в Казани уже высказалось много уважаемых мною экспертов. Честно сказать, я не планировала что-либо писать и вообще очень осторожна в тех вопросах, в которые всё ещё погружаюсь. В таких случаях я больше читаю и слушаю, чем говорю. Тем не менее, так или иначе, события в Казани касаются и нас, нашей работы, ведь мы Фонд «Каждый Особенный» развиваем инклюзивное образование, стремимся решать острые проблемы детей и взрослых с ментальными особенностями.
К сожалению, вчера у меня в очередной раз сложилось впечатление, что все мы — эксперты, НКО-сектор — пишем друг для друга. Не знаю, читают ли наши чиновники Елену Альшанскую или Нюту Федермессер, Лиду Мониаву или Анну Битову, быть может Людмилу Петрановскую или Александра Асмолова. У меня ощущение, что нет. Мы живём в параллельных реальностях.
После страшной трагедии в Казани руководитель нашего областного департамента образования поручила принять срочные меры по повышению антитеррористической защищенности образовательных учреждений. А также оперативно проанализировать морально-психологический климат в ученических и студенческих коллективах. Такой подход к решению проблемы обескуражил и расстроил.
Два вопроса: возможно ли в реальности выполнить эти поручения? Помогут ли они решить проблему скулшутинга и не допустить новых трагедий?
С повышением антитеррористической защиты ответственным, наверное, всё понятно, и можно её усиливать до бесконечности, если у школ есть для этого ресурсы. Но поможет ли она защитить детей? Ведь если подросток или взрослый захочет пострелять из мести и ненависти к тем, кто его когда-то обижал, он найдёт возможность сделать это в другом месте — на спортивном стадионе, в центре творчества, автобусе, на улице возле самой школы.
Далее вопрос с оперативным анализом морально-психологического климата в ученических и студенческих коллективах. Как это осуществить, какими инструментами?
Я попыталась встать на место директора школы, которому нужно выполнить эти поручения сверху. Представим, что в школе работает только один психолог, и не факт, что он владеет нужным инструментарием для такой оценки и анализа. Чья это будет ответственность, если распоряжение не будет исполнено. Того, кто не исполнил, или того, кто дал невыполнимые указания?
Наш фонд семь лет внедряет в сады и школы прикладной анализ поведения для детей с аутизмом (лучшие мировые практики с научно доказанной эффективностью), но мы до сих пор не можем донести до департамента образования очевидную мысль, что поведение есть у всех детей. Просто у детей с РАС оно заметное и проявляется определённым образом. У детей, например, с гиперактивностью тоже поведение проявляется особым образом. Есть совершенно обычные спокойные дети, у которых поведение и реакции скрытые, но они есть, и проявляются по-другому. Поведенческий анализ позволяет работать со всеми формами поведения, в том числе и девиантными.
Сегодня в школах учатся дети, у которых официально установлены те или иные диагнозы и которые получают ту или иную поддержку, есть дети с диагнозами, которые не получают никакой поддержки, а родители не могут её добиться, есть дети, у которых есть особые потребности и много дефицитов, но которые не имеют диагнозов. Много разных детей с индивидуальными особенностями, уровнем стресса, характером, психикой. Все без исключения требуют внимания и поддержки.
С поведением всех детей нужно работать, применять для этого соответствующие технологии и педагогические подходы. Поведенческие аналитики должны работать в команде с психологами и социальными работниками в каждой школе, а не только там, где учат детей с РАС. Педагогические кадры остро нуждаются в новых знаниях. Сегодня им важно знать не только, как учить эффективно, но и уметь разобраться в особенностях различных расстройств и нозологий, особенностях психики, суметь выявить дефициты, увидеть пограничные состояния, знать, как помочь.
Даже если представить, что анализ морально-психологического климата каким-то образом удалось провести. Допустим выявлено 30 учеников в группе риска. Что с этим делать? Как помогать этим детям?
Задача системы образования — делать образовательную среду безопасной и комфортной для всех. Дети годами могут копить различные страхи, детские обиды и боль, переживания за неуспех или несправедливость, стрессы. Если у них нет надлежащей системы поддержки на этапах взросления, то вопрос их социальной устойчивости всегда будет тонким льдом. Они смогут удержать в себе ровно столько, сколько сможет их хрупкая психика.
Я помню, когда училась в школе, ученица седьмого или восьмого класса покончила с собой, потому что забеременела. Она боялась, что мама будет её сильно ругать, ведь в таких ситуациях сразу отчисляли из школы, и случаев суицида было много. Девочка просто не нашла другого выхода из ситуации. Помню, как мои родители с ужасом говорили нам с сестрой: чтобы не случилось, придите и расскажите. Я очень глубоко всегда переживала такие истории, думая, каким сильным должен быть страх, чтобы лишить себя жизни. А насколько мощным должен быть внутренний протест и ненависть, чтобы стрелять в людей?
Сейчас мир набрал обороты, но проблемы детей никуда не ушли. Их стало больше и триггеров стало больше. В этой ситуации закрытая дверь и охранник не поможет, нужно разобраться, что происходит за дверью и принять уже, наконец, комплекс мер по развитию по-настоящему доброжелательного пространства в школах. Это не оперативный анализ морально-психологических состояний, это многолетняя целенаправленная работа, внедрение эффективных мер и правильных технологий, измерение самочувствия всех — учеников, родителей, педагогов.
Самая здоровая и безопасная школьная среда — инклюзивная, в которой признаётся ценность каждого человека, его индивидуальные особенности. Школа, в которой за ошибки не ругают, где радуются личным успехам, а не пятёркам, не стесняются своих особенностей и не допускается травля, а ментальное здоровье детей стоит на первом месте. Антибуллинговые программы как раз составляют систему поддержки инклюзивного образования, чтобы выявлять и убирать возможные триггеры, которые в числе многих могут навлечь страшную беду.
Я не выделяю проблему буллинга как единственно возможную причину таких трагедий. Но подчеркну, что буллинг всегда будет мощным триггером к угнетению ребёнка и ослаблению его психического состояния. Поэтому улучшать систему образования, внедряя антибуллинговые программы в числе комплекса мер нужно было ещё вчера. Мы все очень хорошо научены терпеть и молчать, но сейчас нужно учить детей заботиться о себе. Обращаться к психотерапевтам, прорабатывать травмы, говорить, просить о помощи, признаваться в тяжёлых переживаниях. У родителей тоже должна быть возможность открыто и без стыда говорить о сложностях своего ребёнка с педагогом, выстраивать доверительные отношения.
Нужны комплексные системные решения, без которых безопасная школьная среда невозможна. Самое беспомощное, что можно придумать в этой ситуации — закрыть двери, выставить охрану и списать огрехи воспитания на родителей или плохого психолога с директором. Самое правильное, что необходимо сделать — увидеть проблему, начать поиск решений, приглашать экспертов, планировать бюджеты, обеспечить ресурсами школы и задать правильный вектор изменений на территории всего региона. Кажется в этом и должна заключаться стратегия действий в интересах детей в 2021 году — сохранять ментальной здоровье каждого ребёнка.
В 2019 году в нашей области стали разрабатывать концепцию доброжелательной школы, и мы (фонд) сразу попросили включить нас в разработку стратегии. Я неоднократно говорила и писала руководству областного департамента образования, что опорными площадками для этой стратегии должны стать школы, в которых сегодня открыты ресурсные классы и внедряются лучшие технологии работы со сложными детьми. Но мы не получили поддержки. В январе 2020 года мы внесли в протокол поручений губернатора предложения о начале разработки программ «Школа против буллинга». Всё осталось на бумаге.
В сентябре 2019 года белгородские СМИ писали о проекте «Дети-наставники» в рамках стратегии Доброжелательной школы, который должен был возродить систему шефства в белгородских школах. Предполагалось, что «хорошисты» и «отличники», как в советской школе, будут брать шефство над школьниками с низкой успеваемостью. Меня тогда очень удивил этот материал. То есть, если ребёнок — отличник, у него и проблем с эмпатией априори быть не может? Его морально-психологический климат всегда в норме? Хороший мальчик возьмет шефство над плохим мальчиком и мир изменится? Отличник всегда имеет идеальный правильный характер, а тихий мальчик никогда не сможет взять в руки оружие? Нет, это так не работает.
Два дня события в Казани массово обсуждаются в интернете и на телевидении, и я хочу сформулировать свои вопросы к областному департаменту образования: какие меры будут приняты для понимания возможных причин и недопущения подобных трагических случаев в нашем регионе? Какие программы для развития системы поддержки детей и подростков разрабатываются или уже разработаны? Будет ли в школах обсуждаться эта трагедия с детьми, которые сегодня так же, как и мы, читают новости в интернете? Кто и о чём будет с ними говорить, в каком формате? Будут ли проводить беседы с родителями? О чем? Когда начнётся разработка проекта «Школа против буллинга»? Когда будет принято решение разработать комплекс мер по сохранению ментального здоровья детей в школьной среде? Вот об этом мне хотелось бы прочесть в комментариях руководителя областного департамента образования. Познакомьте нас с этими решениями, пожалуйста.
Мне страшно, что сегодня, в 2021 году, система всё ещё по старинке оборачивается на взрывы и реагирует на последствия, не создавая при этом никаких профилактических мер. Цена трагедии в Казани — человеческие жизни, которые уже не вернёшь. Ничего не отмотаешь назад, не изменишь, потому что дверь закрыли уже после, а нужно было открыть до. Глубочайшие соболезнования родным и близким пострадавших в Казани.
