Растрата без растраты и арест на миллиарды. Почему адвокатов по делу Владимира Тебекина не устраивает исход рассмотрения дела в апелляции?

Ранее Шевяков девять лет работал в Следственном комитете, а позже стал работать адвокатом, накопив приличный опыт. Дело Владимира Тебекина — особенное в практике Шевякова. Почему он его выделяет? Каким образом в деле оказался Владимир Тебекин и почему суд наложил арест на имущество его родственников? Почему защиту не устраивает освобождение обвиняемых из-за истечения срока давности — решение, которое приняли судьи при рассмотрении апелляционных жалоб? Какие материалы дела не легли в него во время расследования? Какие аргументы адвокатов не услышал ни суд первой инстанции, ни судебная коллегия в апелляции? Обо всём в этом в нашем новом тексте.

— Юрий, начнём, пожалуй, с самого общего. Насколько дело Владимира Михайловича Тебекина выделяется среди других, с которыми вам приходилось работать? Ведь вы защищаете людей в судах не первый год и видели самые разные процессы.

— Это дело совершенно особенное. Оно выделяется из всего, что было до, и, думаю, из всего, что будет после. Максимально неординарное. Начиная от возбуждения уголовного дела и обстоятельств задержания — и заканчивая тем, как проходило само рассмотрение дела в суде.

Юрий Шевяков

— Многие, кто следил за этим процессом, отмечали, что создавалось впечатление: искали любой повод, чтобы задержать человека. А дальше, мол, дело покатилось само собой. У вас было такое ощущение?

— Да, именно так всё и выглядело. Даже возбуждение уголовного дела производит впечатление заранее подготовленного плана. События, о которых идёт речь в материалах дела, относятся к 2013–2014 годам, а «потерпевшей стороной» указана администрация Белгорода. До 2023 года она о себе как о потерпевшей вообще не заявляла — и не потому, что забыла, а потому что никакой потерпевшей не являлась.

Владимир Михайлович [Тебекин] в тот момент находился на лечении за границей. И именно в день его возвращения в Россию, 25 мая, возбуждается уголовное дело. День в день. Такое впечатление, что его буквально ждали.

— То есть заявление появилось только в 2023 году?

— Да. Администрация Белгорода тогда подала заявление, в котором говорилось, что в 2013–2014 годах она «утратила градообразующие предприятия», акционером которых якобы являлась, причём утратила «по неизвестным причинам». И в том же заявлении прямо указали, что Геннадий Бобрицкий и связанные с ним лица якобы совершили хищение.

Но ведь никаким имуществом «Энергомаша» администрация никогда не владела — кроме пакета акций, причём стоимость этих акций давно оценена, и она отрицательная. Поэтому и проверку проводить было фактически не о чем. Тем не менее 25 мая, в день возвращения Тебекина, проверка закончилась возбуждением уголовного дела.

— А как проходило задержание?

— Обстоятельства тоже показательные. Владимир Михайлович вернулся из-за обстрелов Шебекино — своего родного города. Он просто не мог оставаться за границей, бросил лечение и приехал помогать. В ночь перед его задержанием были самые интенсивные обстрелы. Он вместе с ветеранами-десантниками вывозил людей, помогал в эвакуации.

«Ну, стреляют и стреляют — судьба. В плен сдаваться не хочется, а как сопротивляться — неясно». Репортаж из Шебекинского округа, одного из самых обстреливаемых в России

Шебекинский округ за последние несколько недель обстреляли более тысячи раз, судя по ежедневным отчётам губернатора Вячеслава Гладкова об обстрелах. 27 мая губернатор Вячеслав Гладков назвал «самым тяжёлым днём в Шебекинском округе». Тогда под обстрелами погиб один человек, а ещё трое, в том числе двое детей, были ранены.

Ночью пытался поехать к себе домой в Маслову Пристань, но туда уже не пускали. Он остался переночевать у сына в Белгороде. И в шесть утра туда пришли с обыском. Фактически по «горячим следам».

— То есть место обыска — квартира сына, но в документах она указана как его собственное жилище?

— Да. В постановлении адрес вписан от руки, тогда как у остальных фигурантов дела — напечатан. То есть следили буквально по пятам. Дождались, когда наступит шесть утра, чтобы можно было формально начать обыск. В итоге квартира сына оказалась «местом жительства Тебекина». Оттуда изъяли 2 миллиона евро — деньги, принадлежащие сыну, но арест наложили как на имущество Владимира Михайловича.

Что сказал в суде Владимир Тебекин? Семь главных тезисов с суда по делу «Энергомаш» [обновлено]

Редакция «Фонаря» познакомилась с показаниями предпринимателя Владимира Тебекина, которые он давал в суде. Мы выбрали самые интересные моменты из них, чтобы привести позицию шебекинского бизнесмена.

— При этом в материалах дела фамилии Тебекина нет ни в одной из компаний, фигурирующих в обвинении. Каким образом его вообще связали с этой историей?

— Вот именно. Ни в одном предприятии его фамилии нет, ни один свидетель не говорил о нём как об участнике событий. Единственное упоминание — в показаниях [второго подсудимого] Владимира Захарова и их фактической перепечатке — показаниях Геннадия Бобрицкого (протоколы допросов Геннадия Бобрицкого и Владимира Захарова в деле оказались совпадающими почти на 97 процентов — прим. Ф.), где говорилось, что Бобрицкий якобы «согласовывал свои действия с Тебекиным».

Следствие ухватилось за это. Взяли показания Захарова, который готов был признать что угодно, лишь бы избежать ареста. Он сказал: «Я действовал по указанию Бобрицкого и Тебекина». Но когда мы начали уточнять: где, когда давались такие указания, при каких обстоятельствах, — он ничего не смог вспомнить. Ни одного совещания, ни одного разговора. Только общие фразы.

— Ещё, насколько я помню, в деле фигурировала Татьяна Викторовна Тебекина, как совладелица компании «Индустрия».

— Да, ей принадлежало 10 процентов доли. Но на момент событий она не была женой Владимира Михайловича — они поженились только в 2018-м. И, кроме того, Геннадий Бобрицкий был крёстным отцом их дочери Полины. То есть включение Татьяны Викторовны в состав учредителей компании объяснялось чисто человеческими отношениями. О них подробно на суде рассказала гражданская жена Геннадия Бобрицкого.

Суд над Тебекиным. Как в Москве продолжают рассматривать дело тех, кто в 2010-х годах спасал белгородский «Энергомаш» от закрытия

Заседания по делу о сделках с белгородским заводом «Энергомаш» десятилетней давности продолжаются в Красногорском городском суде Москвы.

Позже Татьяна Викторовна из «Индустрии» вышла, ничего не получив — ни прибыли, ни дивидендов. Просто вышла и всё.

— Но её участие в управлении фирмы не было формальным?

— Неформально в деятельности «Индустрии» участвовал лишь Владимир Захаров. В 2016–2017 годах, когда Геннадий Бобрицкий уже создал новый «Энергомаш», Татьяна Викторовна и дети Владимира Михайловича приобрели доли в новых компаниях и стали их активными участниками: они подписывали доверенности, одобряли крупные сделки, брали на себя риски по кредитам. Говорить о номинальном владении в такой ситуации просто несерьёзно.

— Тем не менее следствие по этому делу именно так и интерпретировало её действия?

— Да. Всё, что не укладывалось в их версию, просто выводилось за скобки. Хотя до и после тех сделок Геннадий Алексеевич [Бобрицкий] продолжал погашать долги ЗАО «Энергомаш (Белгород) — БЗЭМ», где администрация была акционером. Если он «украл имущество», как утверждает следствие, — где логика? Зачем после этого тратить реальные деньги?

— Речь про суммы в сотни миллионов?

— Да. Ещё до совершения спорных сделок он более миллиарда рублей потратил на выкуп задолженности «Энергомаша» перед Сбербанком. После «хищения» Бобрицкий потратил ещё 628 миллионов рублей и приобрёл права требования [с должника] на 1,8 миллиарда. Рассчитался с МДМ-банком, где был долг около 1,4 миллиарда рублей, и с иностранным поставщиком металла — у ЗАО перед ним были обязательства примерно на 418 миллионов. Причём к тому моменту у «Энергомаша-Белгород БЗЭМ» фактически уже не оставалось имущества: Бобрицкий выкупил все его долги и стал единственным кредитором. Если верить версии «украли всё», то зачем после этого продолжать тратить деньги, скупая невозможные ко взысканию долги предприятия?

— И зачем же?

— Это не требует «экстрасенсорики», достаточно только логики. Позиция региона была проста: «Надо сохранить предприятие. Если придут другие кредиторы, завод разберут по частям. Цех атомных котлов никому не нужен без инфраструктуры». Значит, долги надо консолидировать у одного кредитора, иначе никакого единого промышленного комплекса не получится. В суде мы даже предлагали пофантазировать: что было бы без этих сделок? Если ничего бы не происходило, имущество продолжало бы числиться за «Энергомаш (Белгород) — БЗЭМ». В 2014–2016 годах Бобрицкий докупает долги и становится единственным кредитором всех трёх образующих предприятие компаний — и по процедуре банкротства получает всё их имущество. И все равно этого имущества не хватило бы, чтобы погасить все долги. Так и так оно бы к нему пришло. Зачем воровать?

— Тогда почему не дождались банкротства?

— Потому что ждать пришлось бы несколько лет. Завод бы стоял, росла бы социальная напряжённость, исчезали бы рабочие места и налоги. Требовалось запускать производство сразу. Была ещё «безопасная» развилка: заплатить по спорным сделкам 661 миллиона рублей «живыми» деньгами, забрать имущество, а через два с лишним года по банкротству эти деньги вернулись бы единственному кредитору.

— Почему так не сделали?

— Советник [Геннадия Бобрицкого] Владимир Захаров — ключевая фигура дела — убеждал: «Если заплатим сейчас, пока идёт банкротство, деньги могут быть израсходованы по операционке, обесцениться из-за инфляции, „съесться“ издержками — на вознаграждение управляющего, судебные расходы, зарплаты». И ещё: появятся претенденты на них, а прежний собственник Александр Степанов за своё имущество боролся. Риски размывания были реальными. Поэтому выбрали схему перевода имущества и последующей консолидации долгов как более управляемую.

— Даже если граждански эта конструкция где-то спорна, где здесь признаки уголовного преступления?

— Вот именно. Для состава преступления нужны общественно опасные последствия и конкретный вред потерпевшему. Кому и какой? Точно не администрации города Белгорода. Даже если бы в 2014-м 661 миллион пришёл на счёт ЗАО «Энергомаш (Белгород) — БЗЭМ», стоимость акций администрации от этого не выросла бы: из-за колоссальных долгов она была и оставалась отрицательной. Администрация, по сути, смешала права акционера с правом собственности на имущество общества — фундаментальная ошибка. Акционеру принадлежат акции, а не станки и цеха. Их материальный интерес — в стоимости акций.

— В суде это подтверждали свидетели?

— Да. Мы допрашивали конкурсного управляющего Андрея Овчинникова и его юриста Валерию Зубову — свидетелей обвинения. Оба прямо сказали: администрация получила бы хотя бы что-то только при фантастическом сценарии: если предприятие само бы рассчиталось со всеми кредиторами, у него после этого что-то осталось, а акционеры единогласно приняли решение о ликвидации. Здесь не совпадает ни одно условие: стоимость активов кратно ниже размера обязательств. При таких вводных говорить о «хищении» невозможно. Это ни растрата, ни мошенничество, ни иная форма хищения.

— То есть максимум — предмет гражданского спора о корректности отдельных сделок?

— Возможно. Но точно не уголовное дело: нет установленных потерпевших, нет реального вреда и даже потенциального сценария, при котором администрация что-то бы получила. Тем не менее в 2023-м произошло то, что произошло: администрация получила возмещение «полной стоимости» якобы похищенного имущества и обратила деньги на свой счёт, мотивируя: «Бобрицкий же перечислил, больше никто не претендует». Думаю, он руководствовался в том числе гуманитарными мотивами: региону средства были нужнее.

— Вы просили назначить комплексную экономическую экспертизу по всей цепочке сделок, а не по двум выдернутым эпизодам. Что вышло?

— Следствие отказало, суд отказал. Тогда мы привлекли независимых специалистов. Их анализ подтвердил: с 2013 по 2016 годы в действиях Бобрицкого была экономическая целесообразность — аккумулировать имущество под единым управлением, погашая задолженности всех компаний и консолидируя требования в одном кредиторе. Заключение приобщили, специалиста допросили, но в приговоре это никак не оценили.

— Что с арбитражной линией? Конкурсный ведь пробовал оспаривать «индустриальные» сделки (те самые спорные сделки при участии компании «Индустрия», которые легли в основу дела — прим.Ф.).

— В 2014 году, с началом банкротства, конкурсный управляющий Андрей Овчинников с юристом Валерией Зубовой подали иски. Арбитражный суд Белгородской области признал сделки законными и возмездными. Когда эти решения всплыли, следствие их фактически проигнорировало, сделав вид, что важно лишь то, что «конкурсный оспаривал». В суде я прямо спросил Овчинникова: «Зачем вы вообще подавали иски, если видели общую картину?». Он ответил предельно честно: «Есть годичный срок на оспаривание; чтобы „подстраховаться“, мы решили, чтобы суд проверил сделки, чтобы потом к конкурсному не было претензий». Они сами понимали бесперспективность исков — и, можно сказать, переложили ответственность на суд, получив вступившие в силу решения о законности сделок.

— Для уголовного процесса эти решения не возымели значения?

— Должны были иметь, но по факту не приобрели. Хотя сделки проверены, признаны законными и возмездными. Это снова оказалось «неважно».

— Администрация Белгорода была в курсе банкротства?

— Безусловно. В делах о банкротстве есть уведомления: они знали, что предприятие, акционерами которого они являлись, находится под наблюдением, затем в банкротстве, а потом и вовсе списано с баланса. И при этом «кражу» никто не заметил тогда, когда происходили все события. Зато теперь администрация заявила гражданский иск о взыскании «всей стоимости» имущества безотносительно своей доли в уставном капитале. И ещё потребовала индексацию. Они принесли расчёт, мягко говоря, некорректный: что именно индексировать и по какой формуле? Под эти иски наложили арест на имущество семьи Тебекина, на активы Бобрицкого и его близких. Арест действует до сих пор.

— Как так получилось, что под арест попали активы всей семьи, если круг обвиняемых строго определён?

— Это ещё одна странность правоприменения, которую апелляция, увы, не исправила. Уголовный закон допускает арест имущества третьих лиц только в двух случаях: если они материально ответственны за действия обвиняемого, либо если имущество получено в результате преступления или использовалось для его финансирования. Но даже формулировки под эти основания никто не озаботился привести.

— То есть арестованы деньги, которые не связаны с «Энергомашем»?

— Да. Все понимают: это доходы от иных бизнесов, не имеющих к «Энергомашу» никакого отношения. Вторая странность: к имуществу третьих лиц обычно идут, когда не хватает имущества обвиняемых. А здесь у Бобрицкого, которого следствие считает ключевым фигурантом, под арестом около 9 миллиарда рублей «живых» денег. Где в деле суммы, хотя бы отдалённо сопоставимые с этим арестом — в части возможной конфискации, ущерба или даже в их странном гражданском иске? Нигде. Но тем не менее пошли и на арест имущества членов семьи.

— Что сейчас с гражданским иском администрации?

— Пока ничего. Красногорский городской суд, вероятно, выделит материалы и передаст по подсудности. По Гражданско-процессуальному кодексу это должен быть Белгород. Скажу больше: сам иск сделан наскоро — не указан даже конкретный ответчик, расчёт индексации некорректен.

— По их формуле ущерб вышел...?

— Порядка плюс 600 миллионов сверху. Итого около 1,2 миллиарда.

— И при этом только у Бобрицкого арестовано 9 миллиардов...

— Именно. Комизм в том, что на следствии сама администрация просила ту же финансово-экономическую экспертизу, что и мы: «Оценить характер и размер вреда». Им тоже отказали. Следователь «определил» вред самостоятельно.

— Почему же апелляция всё это не учла?

— Ждём апелляционное определение — может, станет понятнее. Пока могу предположить: нас не захотели услышать. Проще смотреть на вырванные из контекста сделки и объявлять, что остальное «не относится к предмету». Или логика из серии: «Вас освободили [по истечению сроков привлечения к ответственности] — радуйтесь и идите. Чего ещё хотите?».

— В апелляции вы просили восполнить недочёты суда первой инстанции?

— Конечно. «Назначим экспертизы, вызовем свидетелей, закончим допрос [бывшего заместителя губернатора Олега] Абрамова», — [планы были такие]. Всё, что не сделал Красногорский суд, мы попросили сделать апелляцию. Каждый наш довод подтверждён документами — во многом теми же, что собрали следователи. Но апелляция шла по шаблону: «не способствует установлению обстоятельств», «выходит за пределы» и так далее.

— Ещё были расхождения между показаниями свидетелей на следствии и в суде. Люди ведь объясняли их?

— Да, и эти объяснения в приговор не попали. Более того, оглашённые показания переданы в приговоре урезанно — особенно там, где они работали на защиту. Прокурор нередко оглашал показания во время допроса следователей «из-за противоречий», которых по факту не было: был разный объём вопросов на следствии и на суде. Следователь спрашивал то, что укладывалось в его конструкцию, мы — шире, со свободным рассказом, чтобы понять мотивы и контекст произошедшего. Естественно, на следствии этого никто не «говорил», но только потому, что никто не спрашивал.

Мы возражали не потому, что оглашённое «против нас», а ради чистоты процесса: «Здесь нет существенных противоречий». Прокурору, понятно, удобнее зачитать коротко и получить «подтверждаю». Свидетель Абрамов так и сказал: «Подтверждаю ранее [на следствии] данные показания» — и больше не явился.

Адвокаты Владимира Тебекина при рассмотрении дела в Московском областном суде

— Вы упоминали ещё один важный эпизод с акционерами...

— На этапе следствия следователь запросил данные по акционерам «Энергомаша-Белгород» (вторая компания, которая упоминается в деле — прим. Ф.) — и, получив ответ, не приобщил его к материалам дела, а дело по банкротству вернул в Арбитражный суд. В суде мы просили повторить запрос — нам отказали, сославшись на то, что «следователь разобрался».

Нам пришлось добывать документы окольными путями через арбитраж и дела о банкротстве. И выяснилось: акционером ЗАО «Энергомаш-Белгород» являлось... ЗАО «Энергомаш (Белгород) — БЗЭМ» — примерно на 97,5 процента. То есть мажоритарный акционер и должник — фактически «соседи по группе».

— Это меняет оценку «неликвидного права требования»?

— Радикально. Через всё дело красной линией: «Право требования на 800 миллионов рублей — ноль, Бобрицкий расплатился неликвидом». Но если у должника мажоритарный акционер — тот же контур, то субсидиарная ответственность делает это право вполне осязаемым: за 800 миллионами кредитор пришёл бы к активам мажоритария и забрал бы имущество на 661 миллион. Как минимум право требования нужно было оценить эксперту. Ответ был бы прост: это не «ноль», а эквивалент активов, доступных через субсидиарку.

— Плюс ещё и мотив «не вешать субсидиарку» на администрацию?

— Конечно. Никому не хотелось, чтобы по долгам «Энергомаша-БЗЭМ» и сопряжённых компаний «прилетела» субсидиарная ответственность к администрации как акционеру. И когда складываешь пазл полностью, получается не «кража», а попытка сохранить градообразующее предприятие и одновременно закрыть риски субсидиарки. В этом контексте роль Геннадия Бобрицкого — инвестиции миллиардами, чтобы собрать завод и перезапустить производство. А дальнейшая реакция администрации — спустя девять лет — выглядит, мягко говоря, неблагодарно.

Ещё один важный узел — [курская] компания «ГЭМ (Инвест)» (по данным сайта rusprofile.ru, в мае 2017 года компанию ликвидировали — прим. Ф.). В структуре акционеров ЗАО «Энергомаш-Белгород»: 49 процентов капитала было у администрации, ещё 49 — у «ГЭМ (Инвест)» и два процента у «Индустрии». «Индустрия» — миноритарий градообразующего предприятия. Ещё до возбуждения уголовного дела Александр Степанов на оперативных мероприятиях прямо объяснял: «„ГЭМ (Инвест)“ — подконтрольная мне компания; учредители — мои люди: водитель, начальник гаража, юрист, бухгалтер и т. д.». Пакет «ГЭМ (Инвест)» получил у офшора Степанова, то есть перевод шёл с офшора на «ГЭМ (Инвест)».

— «ГЭМ (Инвест)» участвовал в управлении?

— Насколько активно — отдельный вопрос. Это была самостоятельная компания: она проводила собрания, брала и гасила кредиты, выплачивала дивиденды, вела бизнес в Курске. И до «Энергомаша», и после. Потом — добровольная ликвидация. Для следствия это должно было стать камнем преткновения: если «миноритарная» «Индустрия» «всё украла», то что делали два мажоритария? Но в обвинении «ГЭМ (Инвест)» упомянули один раз и объявили «подконтрольным Бобрицкому, Тебекину и Захарову» — без единого доказательства. Написали про это и забыли.

— Вы просили допросить учредителей «ГЭМ (Инвест)»?

— Да. До возбуждения дела Степанов называл их «своими», после — Алексей Плещёв, заменявший Степанова, называл их своими и компанию — своей. Мы просили: вызовите учредителей «ГЭМ (Инвест)», директоров, бухгалтеров, получателей дивидендов и задайте им один вопрос: «Вы были подконтрольны Бобрицкому, Тебекину и Захарову?». Нам отказали в следствии, отказали в суде первой инстанции, отказали в апелляции.

Взамен следователь «закрепил» версию допросом Захарова: тот произнёс общую фразу «подконтрольная», но не назвал ни одной фамилии, ни обстоятельств, ни периода, ни цели контроля. На очной ставке отвечать на дополнительные вопросы он отказался; потому что ответы якобы «не способствовали устранению противоречий», и эти вопросы сняли. Так автономная компания, объективно связанная с другими лицами, чудом стала «подконтрольной» Бобрицкому, Тебекину и Захарову.

— При этом «ГЭМ (Инвест)» после «похищения» ещё и судился с «Индустрией»?

— Да. «ГЭМ (Инвест)» был и учредителем «Индустрии», и спорил с ней, с Захаровым. И только когда Бобрицкий выкупил долю «ГЭМ (Инвест)» в «Индустрии» и закрыл их требования, компания спокойно ликвидировалась. Бобрицкий погасил всё, лишь бы снять бюрократическую осаду «Индустрии» и «Энергомаша».

— Как администрация Белгорода стала акционером ЗАО «Энергомаш (Белгород) — БЗЭМ»? Насколько это чистая история?

— Это история 2010 года. Фактически «дарение» акций администрации произошло перед очередной посадкой владельца «Энергомаша» Александра Степанова (речь идёт о судимости и приговоре к сроку в колонии — прим. Ф.). Как сказал в суде Абрамов: «Я потребовал его передать акции городу». Идея была простая: придут инвесторы, урегулируют претензии Сбербанка, снимут социальную напряжённость, и потом пакет вернётся продавцу по номиналу. Под это даже подготовили договор купли-продажи. В пятницу — дарение, в понедельник — решение: «Давайте лучше продадим обратно... через год-два». Когда срок пришёл, администрация ответила: муниципальное учреждение «Городская недвижимость» [на которой числилось имущество] ликвидировано, акции в казне, правопреемника нет — идите в арбитраж. Суд сказал: правопреемства нет. Так у Степанова «сгорели» его 49 процентов.

— Дальше — 2013–2014 годы?

— Да. Структура [уставного капитала] была следующей: 49 процентов — у администрации, два — у «Индустрии», ещё 49 — у степановского офшора. Офшор предлагает свои 49 тысяч именных акций продать за 1 рубль — по номиналу. Администрация отказывается. «Индустрия» тоже. Хотя, будь у них цель «всё украсть», они получили бы 51 процент за 1 рубль. Акции берёт «ГЭМ (Инвест)», становясь равноправным партнёром администрации.

Вопрос на миллион: если это «фантастически ценный градообразующий актив», почему администрация не забрала его почти целиком за копейки? Ответ очевиден: на бумаге — «миллиардные плюсы», в реальности — долговая яма. Представитель администрации в суде ссылался на «прибыльные балансы», а в то же время люди месяцами не получали зарплату.

— Откуда взялась «дыра»?

— Как мы установили в суде, бомбу в бюджет «Энергомаша» заложили раньше: при Степанове брались кредиты и займы, деньги уходили в связанные компании, которые потом ликвидировались. В балансах «висели» миллиардные «должники», которых де-факто уже не существовало. Пришли новые собственники, и в первой половине 2014-го сделали неизбежное: списали невозвратную задолженность. Баланс перестал быть «красивым»: обязательства остались, активов — примерно на 661 миллион, остальное — долги перед банками и поставщиками (включая те, что позже гасил Бобрицкий). Главбух «Энергомаша-БЗЭМ» в суде подробно объяснила этот переход от «глянца» к реальности. Тогда, кажется, гособвинитель только и понял, что сделки тут ни при чём: в банкротство завод мог уйти и до них — просто кредиторы тянули, надеясь на чудо-инвестора.

— И что вы намерены делать дальше?

— Ждём апелляционное определение. Как только дело вернётся в Красногорск, ознакомимся и пойдём в кассацию — в Первый кассационный суд общей юрисдикции в Саратов.

— Жалобы будут по тем же пунктам, о которых мы говорили сейчас?

— С учётом текста апелляции. Посмотрим, оценены ли доводы защиты и какие там формулировки. Процессуальных нарушений было достаточно на каждом этапе рассмотрения этого дела: от следствия до апелляции. Компромисс «освободить от наказания, признав виновным» для нас неприемлем: непричастность [наших доверителей] очевидна, совокупности доказательств вины нет.

— По сути, всё доказательство обвинения упирается в показания Захарова?

— А это показания обвиняемого, не предупреждённого об ответственности за дачу ложных показаний. Даже если бы иных доказательств не было, он говорит «Мы сделали», Тебекин же в суде отрицал это, а все сомнения трактуются в пользу обвиняемого. Но у нас не только эти сомнения: есть документы, заключения и показания специалистов, свидетелей — массив, который перевешивает один «рассказ» Захарова, причём он регулярно менял версии, «подновляя» их под ход следствия.

— История с [директором] Геннадием Тарараксиным сюда же?

— Да. Следствие сначала вменяло доверителям «Мошенничество», потом переквалифицировало в «растрату» через Геннадия Тарараксина — якобы он «по их указанию» подписал договоры об отчуждении имущества. Пожилого директора заводили под арест, но он твёрдо говорил: «Не подписывал [документы]». Позже экспертиза подтвердила его слова: подпись не его, на одном из договоров — компьютерная вставка. В суде Захаров признал свою подпись, а на вопрос, подписывал ли при нём документы Тарараксин, ответил: «Нет». Сам Тарараксин вспомнил день увольнения: Захаров просил его «поставить подпись», он отказался и ушёл на пенсию. Тем не менее «растрату» оставили без действия «специального субъекта».

— Формально кассация обязана рассмотреть ваши жалобы по существу?

— Да. Что они решат, спрогнозировать невозможно. Полномочий у кассации достаточно: они могут отменить апелляционное определение и вернуть дело на новое апелляционное рассмотрение, могут отменить и приговор, и определение — и тогда дело уйдёт в суд первой инстанции. Сам апелляционный суд, заметьте, мог вынести и оправдательный приговор. Судебной коллегии ничего не мешало это сделать.

— Параллельно будет рассматриваться гражданский иск администрации Белгорода о возмещении ущерба?

— Его должны выделить и передать по подсудности; там, наконец, придётся разбираться с правами третьих лиц и арестами имущества. Сейчас нет ни взысканий, ни даже их понятной перспективы, чтобы держать под арестом чужое имущество. Индексация у администрации фантастическая и методологически хромая: даже если гипотетически её удовлетворить, взыскивать [ущерб] за счёт имущества третьих лиц закон не позволяет.

— Значит, ближайший маршрут — кассация и гражданский иск мэрии, а по большому счёту — борьба за применение написанного закона...

— Ровно так. Законы во многом написаны в пользу состязательности, но их нужно применять, а не отмахиваться: «неотносимо», «суд сам оценит». Нельзя «оценивать стоимость акций на глаз» там, где нужен эксперт. Нельзя сажать предпринимателей, когда прямо сказано «нельзя». И нельзя игнорировать позицию Верховного суда РФ о мерах пресечения по «предпринимательским» составам и для соучастников. Для нас вопрос не в «наказании», от которого «освободили», а в правде и в праве. И в том, чтобы в деле Владимира Тебекина наконец услышали историю целиком, факты и логику, а не их вырванную из контекста часть.