«Европейцы ездят в Сирию, как на сафари». Интервью с белгородцем, воевавшим в Сирии

***

— В Сирии я был в 2016 и 2018 годах. Два раза. Я спецназовец. По факту мы занимались охраной наших граждан, советников, которые обеспечивают там мир. Для меня это была не первая командировка. Раньше уже были разные поездки, но в те места я ездил под грифом «секретно».

Скриншот vesti.ru

— Когда вас посылали в Сирию, какие цели перед вами ставили? Как начальники объясняли эту войну?

— Это довольно просто. Через Сирию были пущены каналы, типа нашего «Северного потока», нефтяные, от Саудовской Аравии. Если этот поток пойдёт, то Европа у нас не будет покупать топливо. Мы [Россия] останемся ни с чем.

— То есть, одна из целей — не спасти мир от терроризма, как говорят по федеральным каналам, а предотвратить крах…

— Мы ведь свои цели там тоже преследуем. Мы обычные солдаты. Как там есть на самом деле — никто не знает. Но если посмотреть на факты и логически подумать, то становится понятно, как на самом деле всё устроено и для чего это делается. Естественно, кто-то зарабатывает деньги, кто-то пытается просто выжить, кто-то едет туда ради хобби. Есть разные ситуации. Туда, бывает, приезжают европейцы. Приезжают со своим оружием. Для них это как сафари: тренируются, стреляют и уезжают. Если подстрелят русского, то это вообще трофей! Да, убить русского для игиловцев (ИГИЛ — организация, запрещённая в России) и других русофобов — это большое событие. На мусульманский праздник Курбан-байрам (исламский праздник, отмечаемый через 70 дней после праздника Ураза-байрам — прим. Ф.) у них есть определённые выплаты за то, чтобы в этот день убить «нечистого».

Как бы то ни было, если бы наши не приехали туда [в Сирию] в 2014 году, многих не было бы в живых — обычных гражданских. Они так устали от войны. Повстанцы тоже задолбались. Представь: восемь лет [идёт] война. Нет ни одного человека, кого бы она не коснулась. Кто-то потерял родных, кто-то сам покалечился...

«Увидимся на том берегу реки Стикс»

Скриншот vesti.ru

— Что в таком случае для тебя война?

— Смотря какая война. Война разная бывает: победная, первая, последняя. В Сирии война разнообразная. Я бы сказал, что она контрастная. Вообще нам удалось вернуться почти без потерь. Не на сто процентов, но почти получилось.

— Что значит контрастная война?

— Ну, можно было сходить в бассейн и можно было пулю получить (улыбается — прим. Ф.). Это же Сирия — военные действия везде. Каждый день тебя могут взорвать, там много спящих игиловских (ИГИЛ — организация, запрещённая в России) ячеек. Теракты устраивают. Подкладывают самодельные бомбы.

— Ты был на волоске от смерти?

— Я думаю, что только одному моему ангелу-хранителю известно, когда я был на волоске от смерти. Я вечно лезу проверять, есть ли он у меня. Во многих моментах можно было обойтись и без этого: у меня были плотные контакты [с игиловцами] (ИГИЛ — организация, запрещённая в России), приходилось понервничать. Но всё нормально. Либо они не доработали, либо мы нормально отработали.

— Ты легко согласился поехать в Сирию?

— Конечно, у нас всегда есть выбор. Никто из-под палки не едет.

— Тогда объясни мне следующее: ты же понимал, что можешь не вернуться…

— Ну убьют меня — всё. Что мне переживать? Мне было страшно за то, что мне не страшно. Я, конечно, в 55 процентах случаев старался не лезть на рожон, но не о том надо думать.

— А о чём?

— О том, чтобы кореш твой пулю не словил, чтобы ты нигде не прошляпил. Быть внимательным, смотреть, слушать, нюхать, включать логическое мышление. Они думают, что ты ничего не знаешь — переодеваются, оставляют бомбы в колясках, даже баранов минировали. За этим нужно следить.

— На философию времени не остаётся?

— Нет, там [на войне] одна сплошная философия. Просто нас больше интересует другое. Сидим мы в окопах, идёт перестрелка, он [противник] всю ночь долбит и долбит. Не берёт правильную корректировку. Ну и мы тоже ему пару раз закидывали, чтобы не расслаблялся. И так мы могли перестреливаться дня четыре. Никто в атаку не шёл. В это время сидим и пытаемся мужиками понять, когда девушка говорит «нет», и это [значит] «нет», а когда она под «нет» подразумевает «да» (смеётся — прим. Ф.).

Я видел там и трусов, и героев. Да и сам я был и трусом, и героем. Но этого никто не видел, и я об этом никогда не скажу. На войне два страха. Это бессмысленная смерть — когда ты в процессе и тебя задевает какая-то глупая пуля или рикошет. Так часто бывает. Это больше всего и накаляет тебя. А второй большой страх — опозориться. Если ставить выбор — быстро умереть или опозориться, то лучше смерть. Этим многие и отличаются, кто служил семь лет, и те, кто служит два года. У нас воспитание осталось от тех людей, которые в своё время были нашими командирами. Они нам привили моральные ценности. Я видел, как в боевых ситуациях люди, жертвуя собой и своим здоровьем, делают всё для того, чтобы жили другие.

— Всё равно для меня это дико. Я понимаю, когда люди шли на фронт во время Великой Отечественной войны. Там было ради чего умирать — ради семьи, Родины, друзей. Там была цель. А здесь — чужой народ, другая земля, политические цели...

— Да, это дико. Я согласен. Многие не поймут. И я часто слышу подобные вопросы. На них я отвечаю фразой из одного фильма: «Как только вылетает первая пуля, политика и всё это дерьмо летит к чёрту» (фильм «Чёрный ястреб» — прим. Ф.). Зачем ты туда едешь опять? Как объяснить, что рядом с тобой умирали, жили друзья — нет никого дороже сейчас, чем эти люди. Представь, какая любовь должна быть к человеку, за которого ты, не раздумывая, отдашь свою жизнь?! Я считаю, что это сильно. Не за всех. За некоторых я бы подумал (смеётся — прим. Ф.). Но есть люди, с которыми я давно служу, с которыми очень много прошёл. Нас могут засунуть в любую задницу, мы даже оттуда найдём выход. С ними никогда не было грустно. У нас есть определённый коллектив. У каждого свои качества: кто-то строгий, кто-то постоянно шутит. Этот симбиоз характеров, личностей делает единую силу, которая может выполнить почти всё. У нас есть свой девиз: «Один разведчик может многое, два — могут всё» или «Сам погибай — друга выручай».

Скриншот vesti.ru

— Были такие моменты, когда терял друзей?

— Да, были. К сожалению, это было не рядом со мной. Мой друг погиб. Он поехал в другое государство. Самостоятельно.

— Что ты испытал?

— Тоску смертельную. Какие-то воспоминания всплывают о человеке, дерьмово короче... Ничего, все там будем. Увидимся на том берегу реки Стикс (улыбается — прим. Ф.). Что переживать? Умер, помянём, поплачем, будем жить дальше, вспоминая о нашем товарище и помогая его близким, если они будут нуждаться. А они нуждаются. Но всё это забывается. И я из таких, которые забывает. Очень некрасиво. Почему так происходит? Не знаю.

«Быть с оружием — это моё»

— Почему ты решил стать военным?

— Я до определённого момента отлично учился в институте, потом решил пойти в армию. Сдал летнюю сессию, взял академический отпуск. Послужил год. Мне говорили: оставайся. Но мне хотелось домой, и я вернулся. Здесь поработал, там и там. Понял, что уже не то. Видимо, я всю жизнь к этому шёл. Видимо, это моё — быть с оружием, участвовать в этих движухах. Я сел, подумал и поехал назад. Там меня встретил человек, у которого я служил. Я ему сказал, что не подведу. Он ответил: «Я знаю».

Скриншот vesti.ru

У нас целый кодекс. Нам его никто не вдалбливал. Нам просто сказали почитать, посмотреть, когда мы срочниками служили. А что сейчас? Ты видишь, что на 2 августа творится? Я смотрю на этот цирк и всё больше думаю, какой это позор.

— Считаешь, что сейчас в нашей армии разложение?

— [То, что там происходит], связано с тем, что сейчас взял телефон, позвонил маме и сказал, что леща дали. Мама сразу звонит: изнасиловали сына. Шапки летят, всех увольняют. А без этого в армии никуда. Бывают такие моменты, когда нужно проявить силу. Я, когда срочку служил, два раза получил, но за дело. И после этого я делал так, как надо. А сейчас нет этого духа. Проще маме пожаловаться.

Я вижу положительные стороны службы в армии. Армия многому учит. Ты там никому не нужен. Тебя оторвали от дома на год. В начале — ты никто, ты ноль. И тебе себя нужно поставить, показать. В этой каше, среди таких же, как и ты, появляются чмыри и лидеры. Это жизнь — так и в школе, и в институте. Везде социум, и везде нужно себя ставить.

— Какие настроения сейчас среди военнослужащих? Они не жалуются?

— Пока платят деньги, [не жалуются], а мы сейчас зарплатой не обделены. Конечно, нам не переплачивают, но жить можно. У меня среднестатистическая зарплата гражданина России, которая должна быть в идеале по бумагам (улыбается — прим. Ф.). Пока российские военные получают зарплату, всех всё устраивает. Я думаю там [во власти] понимают, к чему всё идёт. За последние пару лет появилась Национальная гвардия. Туда вкладывают огромные деньги. Какой тут переворот? Какая гражданская война, если те, кто держит оружие, хорошо себя чувствуют. У них есть льготы, квартиры.

— По-твоему, это нормально?

— Если бы я знал, как можно решить проблемы, которые у нас есть в стране, я бы что-нибудь поменял. Или, по крайней мере, дал возможность другим, скажем так, иметь возможности для этого.

— Был ли к тебе негатив, когда люди узнавали, что ты служишь в Сирии?

— А почему он должен быть?

— Я объясню. Сидит где-нибудь в Омске среднестатистический россиянин. У него двое детей, жена. Зарплата — 30 тысяч рублей. Сидит он и смотрит новости по Первому, где радостно сообщают, что Россия поможет Сирии восстановить объекты культуры, направит гуманитарную помощь, выделит ещё деньги на войну и так далее. А у него во дворе — полуразрушенная школа, недоступная бесплатная медицина, раздолбанные дороги. Как тут не злиться?

— Реакция справедливая. Но ты же знаешь наше правительство и видишь, что они делают. Они скажут, что деньги идут на постройку школ, но все ли школы построят? Я не скажу, что я сторонник всех их действий. Единственное, чего я не понимаю: вот есть у тебя до фига денег, так зачем дальше карманы набивать? Одни и те же лица у власти. Малый бизнес душат. Там закрыли, тут подняли, здесь сказали, что будет по-другому. Нельзя так...

Скриншот vesti.ru

— Допустим. Какая, по-твоему мнению, самая большая проблема в российской армии?

— Я думаю, что это проблема начальства. Если есть один тупой, страдать от этого будет много людей. Не случайно есть поговорка: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

«Славян стрёмно убивать»

— Ты ездил на Донбасс?

— Рядом стояли на границе, как военнослужащие. Мы не нарушали законов, целостности страны. Мы поддерживали людей, которые боролись за свои свободы тем, что были в доступном марш-броске. Если бы начался какой-то беспредел, мы могли в самый крайний случай вступить. Славян стрёмно убивать.

— А террористов?

— У терроризма нет национальности. А они славяне. В итоге получается, что русские своих же лупят. Что это такое?

Скриншот vesti.ru

— Когда ты тогда был на границе России и Украины, думал ли ты, что дальше — твоя родина? Это чувство отличается от того, что ты испытываешь в Сирии?

— Думал ли я об этом? Я знаю, что если это произойдёт, я буду дома. У меня здесь семья, друзья. Всё самое дорогое и ценное в этом городе. Я люблю это место.

— Каково это уезжать от семьи на войну?

— Когда я месяца три не выходил на связь, мне кажется, они подумали, что я умер (смеётся — прим. Ф.). Я думаю, что они привыкли. У моих родителей есть живые дети. Я бы сам хотел, чтобы они не сильно переживали. Они не показывают этого. Я всё понимаю. Я редко с ними провожу время, когда здесь. Трачу время на гулянки, друзей, а надо с ними проводить больше времени. Осознаёшь это, но делаешь всё иначе.

— А друзья? Как они относятся к твоей работе?

— С каждым годом, с каждым разом, когда я приезжаю из командировки, у меня всё меньше и меньше друзей. Не знаю, с чем это связано. Может, со временем. А может… Мы вот сидим с тобой в кафе, а я всё время смотрю на вход. А то мало ли что. Знаешь, я смотрю американские фильмы, в которых показан поствоенный синдром, когда у военных людей едет планка, и я просто поражён. Я не знаю, как такое может быть, я такого у нас ни у кого не видел. Но всё равно, когда я приезжаю из командировки, мне бывает неудобно.

Там и здесь

— Знаешь, Кать, когда я там нахожусь — это лучшее время в моей жизни. Это момент, когда ты одновременно полностью отдан себе и судьбе. От твоих действий очень много зависит, как и от действий командиров и людей, которые рядом с тобой. Но в то же время ты свободен.

— А здесь?

— Здесь тоска. Уничтожающая. Я начинаю пить, курить, ругаться матом. У меня есть ценности в жизни, которые я никогда не предам. Да, я принципиален, но не дебил. Ты не представляешь, какую гордость я испытываю, когда ты сделал что-то для людей, а они на тебя восхищённо смотрят и говорят: «Руссия, Руссия». Я много видел ситуаций, когда мы приезжали [в Сирию], входили в контакт [с местными], оказывали необходимую помощь. Мы там всегда конфеты давали, сухпайки, денег подсунешь, бывало. И там такой восторг! Ради этих взглядов и стоит жить, когда ты делаешь что-то невозможное и чуть-чуть больше.

— Как в Сирии к российским военным относились?

— Относились так, как мы себя вели. Я так скажу: 80 процентов русских солдат вело себя там порядочно. Поэтому нас меньше старались обманывать. Там используется не арабская, а индийская система чисел. Ты приходишь в магазин, и, если ты знаешь эти цифры, ты можешь понять, как к тебе отнесётся продавец. Если он накрутит цену, то это непорядочный человек. Но в большинстве случаев, если ты идёшь на контакт и не прочь щедро отблагодарить, то тебя не обманут.

В Сирии за долгое время у меня получилось понять суть этого народа. Когда ты показываешь, что ты знаешь определённые их законы, они к тебе относятся с уважением. Ты принял их культуру, говоришь на языке — чуть-чуть, но говоришь! Это действительно для них ценно.

Скриншот vesti.ru

А наши… Да, были неприятные моменты, когда наши обворовывали сирийцев в магазине. Было стыдно.

— Военным же хорошо платят, зачем обворовывать местных?

— Это всё от человека зависит, в армии разные служат. Каждому в душу не залезешь. Что мне нравится в командировках? То, что там такие люди сразу открываются. Страх неизвестности, понимание, что с тобой в любую минуту может что-то случиться, меняет его [человека], показывает настоящую сущность, там он уже не носит маски. Даже если и пытается, наступит ключевой момент, который покажет, кто ты на самом деле. С этим немного легче, но есть хитрожопые уроды, которые совсем маскируются. С ними тяжело. Но таких мало. Раньше в спецназе были определённые понятия. Сейчас они теряются. Приходят новые люди, пишут новые уставы. Но всё же есть костяк, на котором всё держится. Я считаю, что, если мы потеряем традиции, забудем историю, то будем учить чужую.

***

— Какой приказ ты никогда не выполнишь?

— (после продолжительного молчания) Я бы не стрелял в женщин и детей. Но здесь я сделаю ремарку: если в их руках нет оружия и если я не вижу угрозы для моих товарищей.

— А в своих?

— Это вообще… Даже если по трибуналу и будет доказано, что он виновен. Нет, у меня рука на своих не поднимется. Я в своего не выстрелю.