Белгородская старина. Рождество-Богородицкий женский монастырь

— В центре Белгорода, на том месте, где ныне находится Белгородский государственный академический драматический театр имени Щепкина, в старые времена стоял Рождество-Богородицкий женский монастырь. Своё начало он вёл от женского скита, располагавшегося в болотистом низменном месте, заросшем камышом и осокой. Старица этой обители Аполлинария (Прыткова) обратилась в 1622 году к царю Михаилу Федоровичу с челобитьем, после чего по царскому указу скит стал именоваться монастырём.

Белгородский государственный драмтеатр имени Щепкина, фото vk.com/bgadt

Об этом нам известно из грамоты Михаила Фёдоровича белгородскому воеводе князю Петру Дмитриевичу Пожарскому 1627 года:

«во 135 (то есть 1627) году били нам челом из Белагорода Рождества Пресвятые Богородицы девичья монастыря старица Палинария Прыткова с сёстрами, — в прошлом де во 130 (то есть 1622) году по Нашему указу дано им под церковь и под келии место в Белегороде у посаду, и они де на том месте церковь воздвигнули Рождество Пресвятые Богородицы и келии поставили…».

Первоначально монастырь находился на левом берегу Северского Донца, на окраине современного Старого города. Неизвестно, имела ли старица Аполлинария сан игуменьи или была просто монахиней, но именно она стала первой настоятельницей и строительницей монастыря. Первое, что она сделала — устроила с сёстрами на отведённой земле небольшой храм. В описи за 1624 год уже значится деревянная Рождество-Богородицкая церковь, от которой и сам монастырь получил такое же название. В 1626 году измерявшие и описывавшие по царскому указу белгородские земли писец Василий Афанасьевич Керекрейский со своим помощником подьячим Петром Максимовым отмежевали монастырю по просьбе стариц большую территорию порожней земли. Однако не вся она, а только часть отмеренной земли впоследствии была утверждена царским указом.

В Писцовой книге Василия Керекрейского за 1626 год имеется описание женского монастыря:

«За острогом, на посаде, против Донецких ворот — девичь монастырь, а в нём церковь Рождество Пречистые Богородицы, а в церкви — образ Пречистые Богородицы запрестольной, двери царские, денеус на празелени, сосуды церковные оловянные, свеча поставная, ризы и стихарь полотняные, оплечья выбойчатая, да книги — псалтырь, часовник, служебник, шестодневец, печать Московская, а от города около монастыря тын стоячей, строенье мирское и чернаго попа Иева; да в монастыре тридцать пять стариц, кормятца Христовым именем, да на церковной же земли двор чернова попа Иева, двор пономаря Багдашка Иванова».

Так выглядел монастырь в первые годы своего существования. После описания самого монастыря в Писцовой книге идёт повествование об угодьях этой обители, располагавшихся за Северским Донцом под Старым Городищем (ныне Старый город) до устья речки Везёлки. Но эти выделенные и закреплённые царским указом земли урезались местными властями и отдавались черкасам, что вынудило третью настоятельницу обители игуменью Мариамну в 1639 году бить челом царю о том, что «прежде им дано было усадище под Старым городищем, а теперь нет у них ни усадища, ни руги никакой». На это челобитье Михаил Фёдорович в грамоте белгородскому воеводе князю Петру Пожарскому повелел, чтобы взамен отобранных у монахинь земель с огородами выдавали им ежегодную денежную плату «по пятьнадцать рублёв на год». Оставшиеся за монастырём земли заселили пришлыми крестьянами и бобылями, которые и обрабатывали их. Это приносило хотя и небольшой, но все же какой-то доход монастырю.

Иллюстрация Анастасии Кислинской для Fonar.tv
На правый берег Северского Донца монастырь перенесли, вероятнее всего, в начале второй половины XVII столетия, когда в 1650 году Белгородская крепость была перенесена на то место, где сегодня находится центр Белгорода. Для монастыря отвели территорию на пустыре чуть выше левого берега Везёлки. Однако и на новом месте из-за нехватки мужской силы средств для обустройства монастыря и содержания монахинь было недостаточно, и они постоянно испытывали нужду. Такое положение вынудило уже игуменью Ефросинию просить в 1673 году царя Алексея Михайловича о помощи:

«Бедныя и скудныя богомолицы Твои, Белагорода, Рождества Пресвятые Богородицы девичья монастыря игуменья Офросиньица с сёстрами… за тебя Великаго Государя Бога молим повседневно, а твоим Великаго Государя жалованьем солью мы богомолицы Твои не пожалованы, с безсолицы помираем, милосердый Государь, пожалуй нас богомолиц своих бедных и скудных; вели Государь… в милостыню соли выдать, как тебе Великому Государю от нас бедных… Бог известит, Царь Государь, смилуйся, пожалуй».

Просьба игуменьи Ефросиньи была уважена, и воевода князь Григорий Ромодановский распорядился выдать монастырю пять пудов соли. Но такая единовременная помощь не могла удовлетворить монахинь на долгое время. Скоро они снова впали в нужду и вынуждены были «жить именем Христовым», то есть просить подаяние.

Дела начали поправляться совершенно неожиданно в начале XVIII века, когда на помощь монастырю пришла «сама Царица Небесная в своем чудотворном образе Корсунском» . Этот образ Корсунской Божией Матери хранился в часовне, находившейся в нескольких километрах к северо-востоку от Белгорода в урочище Лог. Там за деревней Новосильцевой располагалась небольшая тенистая дубовая и кленовая роща. Через неё шла извилистая дорога, резко спускавшаяся на окраине в так называемый Винокуренный Лог, получивший своё название от находящегося рядом винокуренного завода (ныне это место известно как Монастырский лес).

Источник в Монастырском лесу, фото sanchess-city31.livejournal.com

На спуске в овраг, заросший по склонам деревьями и кустарником, и находилась часовня с очень почитаемой белгородцами иконой Корсунской Божией Матери. Часовня состояла в ведении белгородских митрополитов. 24 июня 1717 года игуменья Марфа с монахинями обратилась к митрополиту Белгородскому и Обоянскому Илариону (Властелинскому) с челобитьем, в котором писала:

«В прошлых де годех, изстари построен девичь монастырь, и к тому монастырю вотчин и крестьян и бобылей и земли и сенных покосов и никаких угодей — ничего нет, и того монастыря старицы питаются Христовым именем, а которые престарелые, помирают голодною смертию; також и в церкви Божией на свечи и на ладон и на церковное вино великая скудость».

Изложив в послании свою тяжёлую долю, старица Марфа с сестрами слёзно просили владыку приписать к их монастырю часовню в урочище Лог с чудотворной иконой, к которой многие белгородцы и паломники приходили молиться и приносили щедрые подаяния. Преосвященный Иларион удовлетворил просьбу монахинь. Игуменья подыскала священника для богослужений в часовне, и с этого времени дела монастырские постепенно пошли на поправку.

Вскоре в самом монастыре была возведена каменная церковь. Краткое описание её и монастыря имеется в отчёте за 1726 год, то есть через девять лет после приписки к монастырю Логовской часовни:

«Церковь Рождество Пресвятыя Богородицы с приделом во имя святаго великомученника Иакова Персянина, каменные, где служба бывает ежедневная. Ограда около монастыря и келии — деревянные. Вотчин, крестьян и никаких угодий не имеется. Хлеба не сеют и сена не косят. Состав монашествующих: игуменья Марфа, десять монахинь, а всех с укладчицами светскими 33 человека. Священник Савелий, церковь и игуменья с монахинями содержатся от доброхотного подаяния; жалованья на год давано из государственных сумм по 30 рублей, да несколько хлеба».

13 июня 1770 года во время сильной грозы с монастырской церкви были сорваны купол и металлический крест. Некоторое время храм стоял обезглавленным, пока просьба священнослужителей о восстановлении храма не была удовлетворена епископом Белгородским и Обоянским Самуилом (Миславским) .

До 1775 года к Рождество-Богородицкому монастырю были приписаны 16 дворов городских жителей. По мнению архимандрита Анатолия, это были строители монастыря, которые уже много лет считались его прихожанами. Монахини по приглашению, случалось, посещали их дома, бывали на поминальных обедах или торжествах. По этой причине епископ Аггей (Колосовский) распорядился всех прихожан женского монастыря причислить к одному из городских приходских храмов.

В 1783 году игуменья Нимфодора обратилась к преосвященному Аггею с ходатайством о разрешении строительства при Рождество-Богородицком храме каменной колокольни, на что получила благословение. Строительство её шло 11 лет и закончилось в 1804 году уже при игуменье Агафоклии. Внутри этой колокольни была устроена маленькая церковь во имя Казанской Божией Матери. Она просуществовала до середины XVIII столетия. Потом её упразднили, а освободившееся место использовали под монастырскую ризницу. На колокольне через 40 лет после её освящения вместо малых колоколов установили два больших колокола, пожертвованные монастырю почётной гражданкой Анной Николаевной Чумичовой. В течение почти 180 лет монастырская ограда была из плетня. Только в 1804 году при игуменье Агафоклии началось строительство новой каменной ограды с двух сторон монастыря с тремя башнями по углам.

Белгородский Рождество-Богородицкий женский монастырь был не только местом затворничества отрекшихся от мирской жизни женщин, но и местом заточения различных вероотступниц и преступниц, которых ссылали сюда на покаяние и замаливание грехов. В 1718 году после жестокого телесного наказания сюда была сослана Ульяна Андреевна Татищева, которая вместе со своим мужем Данилой Михайловичем имела тесные контакты с сосланной в Суздальский Покровский монастырь царицей Евдокией Фёдоровной Лопухиной — первой женой Петра I. В 1736 году в монастырь были сосланы раскольницы Ветковского согласия. Из 1056 раскольников и раскольниц-старообрядцев, вывезенных из-за «польского рубежа» из села Ветки и других мест, 26 женщин поселили в белгородский женский монастырь. Жили они в двух кельях: в одной — 16, в другой — 10 человек. Для их охраны из мужских монастырей направили отставных солдат. Но, несмотря на караул, женщинам удавалось порой совершать побеги.

Однажды утром старосте Василию Бельскому доложили, что из кельи, в которой проживали 10 женщин, три раскольницы, сделав подкоп, бежали. Немедленно последовал указ «О сыску, поимке и присылке в консисторию скованных под крепким караулом сих трёх раскольниц». Сразу были предприняты и другие необходимые меры для более надёжной охраны. Настоятель Николаевского мужского монастыря получил предписание направить в Рождество-Богородицкий монастырь плотников «для строения двух больших изб, которые в длину должны были иметь четыре сажени, а передняя и задняя стены должны быть трёхсаженные, меж собою противно, а в средине устроить сени трёх саженей облые и покрыть тёсом, и около тех изб вокруг огородить острогом, чтоб было прочно и без опасности». В монастырских стенах был возведён самый настоящий острог. О том, как отразилось пребывание ссыльных раскольниц на жизни монахинь, архимандрит Анатолий пишет: «И без объяснений тут понятно, каким гнётом ложилась вся эта обуза на девичий монастырь. А раскольницы эти, вместо ожидаемого от них исправления, вносили в обитель не только грубый разврат, но и неизбежную деморализацию в одних — по чувству сострадания к заключённым, а в других — по обаятельному влиянию пропаганды».

В начале XIX века в монастырь была заключена грузинская царица Мария Георгиевна с детьми. Какое же преступление совершила она и почему её, царицу, отправили из Грузии в Белгород? Как известно, в 1783 году Екатерина II и грузинский царь Ираклий II подписали так называемый «дружеский договор» — Георгиевский трактат, по которому Карталинско-Кахетинское царство (Восточная Грузия) признавало покровительство России и отказывалось от самостоятельной внешней политики. Екатерина II предоставляла со своей стороны автономию и ручалась за целостность Восточной Грузии. После смерти грузинского царя Ираклия II престол занял его старший сын Георгий XII. Процарствовав всего три года, он умер.

12 сентября 1801 года император Александр I обнародовал манифест о присоединении Грузии к России, в результате чего Карталинско-Кахетинское царство лишилось автономии и на правах губернии вошло в состав Российской империи. И хотя манифест провозглашал, что сделано это «не для прибавления наших сил и расширения границы, а для отвращения скорбей грузинского народа», ответной реакцией Грузии стало усиление антироссийских настроений, причину которых императорская власть усматривала в действиях представителей бывшего грузинского царствующего дома. Александр I обязал главноначальствующего Грузии генерала Павла Цицианова добиться согласия низвергнутых цариц и царевичей на переселение в Россию. Император также письменно приглашал вдовствующих цариц Дареджан (жену Ираклия II) и Марию (Мариам) (жену Георгия XII) на жительство в Петербург. Однако царицы и их дети не хотели покидать свою родину. Представителей грузинской царской фамилии постигла печальная участь — их сослали на вечное проживание в Россию.

16 апреля 1803 года в 8 часов утра по приказу Цицианова дворец Марии Георгиевны был окружён воинами генерала Ивана Лазарева. Генерал вошёл в покои царицы, где она находилась с детьми — пятью сыновьями и двумя дочерьми. Дети ещё спали. Лазарев объявил царице о переселении и потребовал от неё незамедлительного выхода во двор с детьми. Мария Георгиевна ответила, что дети спят, и, если она их разбудит, малыши испугаются. Она поинтересовалась, чей это приказ. Иван Лазарев ответил, что это приказ Цицианова. Услышав ответ, царица заявила, что Цицианов недостоин носить эту фамилию, раз так жестоко относится к своей родне. (Мария Георгиевна приходилась ему родственницей, оба происходили из старинного грузинского княжеского рода Цицишвили). Убедившись, что царица хочет заставить его ждать до тех пор, пока дети сами проснутся, Лазарев решил применить силу. Он приблизился к тахте, на которой сидела царица, и протянул руку, чтобы силой поднять её с места. Но царица мгновенно вскочила, схватила со стены кинжал и вонзила его в генерала. Вынув окровавленное лезвие, она бросила его со словами: «Такую смерть заслуживает тот, кто к моему несчастью добавляет ещё и неуважительное ко мне отношение». Находившийся при генерале адъютант нанёс царице несколько сабельных ударов. Согласно другой версии, смертельную рану генералу нанёс кинжалом князь Николай Химшиашвили , находившийся в то время вместе с царицей во дворце. Ему удалось бежать через чёрный ход и скрыться, а главноначальствующий Цицианов обвинил в убийстве генерала Лазарева Марию Георгиевну. И вот — ссылка в белгородский монастырь.

О том, как развивались события дальше, рассказывают документы. Предоставляем слово современникам и участникам тех происшествий.

19 мая 1803 года. Предписание Александра I и министра иностранных дел Виктора Кочубея курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Грузинской царице Марии, при отправлении её из Грузии, учинившей убийство из мщения и злобы генерал-майору Лазареву, и дочери её царевне Тамаре, на равное злодеяние покусившейся, назначив пребывание с семейством их в Белгородском Рождественском монастыре, я вместе с сим курскому и белоградскому архиепископу дал надлежащее о том предписание. Вам же поручаю, по сношении с воронежским губернатором, от коего фамилия сия из Воронежа в Белгород отправлена будет, распорядиться приемом её и водворением в назначенном ей месте. Причём не оставите вы белоградскому городничему дать наставления, дабы он не дозволял ни царице, ни царевне, ни семейству её, без особенного моего на то повеления, удаляться из города, употребляя для сего хотя не открытый, но точный присмотр, с соблюдением, впрочем, надлежащей благопристойности. О поведении её вы прикажете себе почасту рапортовать и если бы открылося в нем что-либо достойное внимания или отходящее от порядка, вы имеете мне доносить. В Санкт-Петербурге, мая 19-го дня 1803 года Александр. Граф Виктор Кочубей».

Май 1803 года. Из именного повеления Александра I архиепископу Белгородскому и Курскому Феоктисту:

«По неизвестности о числе семейства царицы, в Белград отправиться имеющего, не назначается оному никакого содержания, но я желаю, чтобы вы сообразили с губернатором, какое приличное, но без всякого излишества, положено быть может содержание царице во время её пребывания в монастыре. Впрочем, не подвергая царицу Марию и дочь её всей строгости монастырской жизни, вы не дозволите им в образе жизни ничего соблазнительного, от правил пристойности отходящего и с местом пребывания их несогласного, преподавая им нужные духовные наставления и внушая им, что участь, коей они себя подвергли, есть самая снисходительнейшая, какую, по мере преступления их, назначить им было можно».

Май 1803 года. Из отношения главноначальствующего Грузии Павла Цицианова воронежскому губернатору Фёдору Пушкину:

«Отправив отсель по Высочайшему повелению в Россию царицу Марию с её семейством и царевича Баграта Георгиевича, которые из Моздока вслед за сим извещением моим имеют вскорости выехать, имею честь покорнейше просить ваше превосходительство, дабы вы благоволили дать предписание о заготовлении на станциях лошадей. Когда ж они прибудут в Воронеж, по известным причинам, нужно оставить их в сём городе под ведением вашим, впредь до Высочайшего о судьбе их решения, и во время их тут пребывания оказывать им всякое нужное пособие и снисхождение, но притом нимало не упускать из виду их поведение, за коим надлежит иметь осторожное надзирание, равно как и заботиться о сохранении их здоровья, на какой случай воспретить им и свите иметь и малейшее оружие, особливо же царице Марии, по случаю зверского поступка её с генерал-майором Лазаревым, коего она зарезала; царевича Баграта нужно также содержать под некоторым присмотром».

1803 год. Из письма архиепископа Феоктиста курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Для общего, совместно с вами, положения о приличном, без всякого излишества, содержании царицы Марии с её семейством, приехал бы я в Курск, но мне из Белгорода отлучиться не можно, по неимению сведения о времени прибытия оной царицы. Келии в женском монастыре, в которых жила игуменья, и по близости оных, в которых жили монахини, отведены для царицы и её семейства; начата необходимая в келиях пристройка и уборка; остаётся только учинить с вашим превосходительством соображение о содержании царицы, по прибытии её в Белгород».

1803 год. Из письма воронежского губернатора Фёдора Пушкина курскому губернатору Александру Верёвкину:

«На сих днях она (Мария Георгиевна — А.К.) с чиновниками, Дегтярёвым и князем Кугушевым будет отправлена прямейшим трактом чрез Нижнедевицк, Старый Оскол и Корочу в Белгород. Кроме царицы Марии, в Белгород должны были приехать: царевичи (дети царицы) Жебраил, Илья, Окропил (надо Окропир — А.К.) и Ираклий; царевны Тамара и Анна, а также несколько грузинских князей, дворян и дворянок, священник с дьяконом и грузинская прислуга».

21 июня 1803 года. Из рапорта белгородского городничего курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Царица на вид довольно свежа, 34 лет от роду, царевичам: Жебраилу 18 лет, Илии — 14, Окропилу (надо Окропиру — А.К.) 10, Ираклию — шесть; царевне Тамаре — 17 лет, а Анне — три года. Жебраил имеет два горба — спереди и сзади».

1803 год. Из письма губернатора Александра Верёвкина архиепископу Феоктисту:

«Теперь мне прискорбно то, что вся свита царицы расположилась в женском монастыре, что противно как правилам церкви, так и самому Именному Высочайшему повелению; ибо в монастыре велено водворить только царицу и дочь её царевну. Не знаю, как будет принято. Всепокорнейше прошу вас внушить царице, чтобы она благоволила приказать совершенного возраста царевичам, князьям, дворянам и прочим чинам выйти в квартиры, отведённые близ монастыря, ибо чтоб сии лица, по крайней мере, ночевали в квартирах. Я надеюсь, что вы в сём успеете к нашему общему спокойствию».

29 июня 1803 года. Из письма архиепископа Феоктиста курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Изволите упоминать о неприличном водворении семейства и свиты мужеска пола в женском монастыре; но как, по прибытии в женский монастырь, белгородский городничий объявил мне, что царица пожелала водвориться в монастыре со всем своим семейством и свитою, да и в бытность мою у царицы таковое желание своё и мне подтвердила, притом жительство монахинь расположено отдельно, в келиях, находящихся в отдалении за церковью, и уже неделя прошла пребыванию царицы в монастыре, но нет ничего от правил благопристойности отходящего и с местом пребывания несообразного, а всё происходит спокойно и благочинно; то, кажется, не надобно теперь беспокоить царицу напоминанием о выводе некоторых из её семейства и свиты на квартиры, а должно ожидать дальнейшего повеления или непредвидимого случая; в монастыре присмотр за всякою всячиною как с моей стороны, так и от городничего. Дай Бог и впредь такого благочиния и спокойствия».

1803 год. Из письма министра иностранных дел Виктора Кочубея курскому губернатору Александру Верёвкину:

«…чтобы вы (то есть губернатор) поступали с царицей Марией без всяких особенных почестей и угождения её излишним прихотям. Сама она с семейством и нужными для прислуги женщинами может жить в монастыре, находящаяся же при ней свита должна состоять на собственном её иждивении и жить вне монастыря. Поместить же в монастыре всех князей и дворян было бы противно правилам монашеским».

1803 год. Из рапорта белгородского городничего курскому губернатору Александру Верёвкину:

«…вывел из монастыря грузин, кроме духовника, лекаря и служителя, оставшихся на время болезни царевича Жебраила, приключившейся ему от сильного ослабления желудка».

1803 год. Из письма архиепископа Феоктиста курскому губернатору Александру Верёвкину:

«В Белегороде и белоградском монастыре всё благополучно, чинно и спокойно. Третьего дня и вчера здесь несносный был зной, а ныне небесные орошения прохладили землю. Пристройка к келиям царицы вряд ли чрез три недели окончится. Сколько осталось денег у городничего, я ещё не спрашивал. Озабочен он отводом квартир для полка, чрез два или три дня в Белград прибыть имеющего. В минувшую субботу священнодействовал я в женском монастыре, был и у царицы. Намерен побывать и сегодня. Кроме работников и материалов на постройку, дано из дому моего 300 рублей, велел я еще дать 200 рублей, а более недоумеваю, что предпринять, ежели недостанет».

6 октября 1803 года. Из письма царицы Марии курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Уповаю, что вам весьма известны обстоятельства моей жизни и пребывания. Нахожусь в бедственном и горестном состоянии. При отъезде моём не могла взять с собою никакого имущества. Вознамерилась я отправить в Грузию служителя Бежана для доставления ко мне из оставленных моих собственных вещей и денег, а наипаче церковных книг, так как нечем исправлять обрядов священнослужения. И намерены прислать ко мне отец и мать мои всё требуемое для меня имущество. Прошу я отпустить служителя и выдать ему подорожную до Тифлиса или Моздока… Если сами не разрешите и пошлёте к министру, то прошу прислать мне из казенных или ваших собственных денег 2 тысячи рублей для одеяния малолетних царевичей».

Ноябрь 1803 года. Из письма архиепископа Феоктиста курскому губернатору Александру Верёвкину:

«В сию минуту прислан ко мне благочинный женского монастыря о. Евфимий Усенков от грузинской царицы с требованием об отводе лекарю её особливой келии в монастыре по причине открывшейся весьма сильной горячки между грузинами и семинаристами, квартирующими в одном доме, ниже оного монастыря, против мясных рядов. Приказал я семинарскому правлению освидетельствовать больных семинаристов и велел дать знать городничему о больных грузинах для принятия мер к пресечению болезней. А как сказывают, что болезнь сия последовала от тлетворного воздуха, из мясных рядов исходящего и парами наполненного, по совместному в том содействию и нынешней осенней погоды, то по таким обстоятельствам нужно грузин поместить в других квартирах, да и мясные ряды не у места, поелику оные там и по плану не положены».

1803 год. Из письма инспектора губернской врачебной управы курскому губернатору Александру Верёвкину:

«Я в Белгороде по приезде туда, пригласив тамошнего штаб-лекаря Базилевича и Ингерманландского драгунского полка штаб-лекаря Шталя, осматривал живущих близ девичьего монастыря в одном доме грузин и семинаристов и нашёл грузинского дьякона больного простудною горячкою, а прочих пятерых грузин и пятерых малолетних семинаристов освободившимися от болезни, точию ещё слабых, но ни малейшей опасности нами не найдено. Болезнь же приключилась не от чего иного, как от бывшей переменной сырой погоды и по случаю стояния дома на низком месте, а совсем не от мясных рядов и якобы от них исходящих тлетворных паров. Сие тем более утверждать можно, что во многом числе в выстроившихся близ тех рядов домах жители как прежде, так и ныне, по благости Божией, не претерпевают никаких болезненных припадков, да и оные мясные ряды выстроены в самом удобном месте, можно сказать, за городом, при речке Везелице. Не оставил я осмотром ныне же мясных рядов, где нашёл, что соблюдается порядок и чистота наилучшим образом».

Май 1804 года. Из письма министра внутренних дел Виктора Кочубея курскому губернатору Александру Верёвкину:

«В каком состоянии находится царица Мария с семейством, не терпит ли в каких-либо потребностях недостатка, и к положенной на содержание её сумме не нужно ли ещё прибавить? Не затрудняется ли царица со стороны воспитания своих детей, и не согласится ли она отдать их на попечение правительства для доставления им воспитания?».

1804 год. Из письма курского губернатора Павла Протасова министру внутренних дел Виктору Кочубею:

«Усердная просьба царицы наиболее о том, чтобы у государя исходатайствовать пенсию для оставляемых у неё царевичей и царевен. Выслушав эту просьбу, я спросил: «На что нужны Вашему Высочеству деньги в таком малом городе, как Белгород?». Она отвечала: «Нужно для детей завести экипаж, чтобы могли они приобрести себе знакомство». В экипаже большой нужды не вижу. Однако же на одежду царице и её свите необходимо было бы отпускать по 2 тысячи рублей ежегодно, как о том представлял мой предместник».

1804 год. Из письма царицы Марии курскому губернатору Павлу Протасову:

«По объявлении мне Высочайшего повеления от Вашего превосходительства в рассуждении требования моих двух детей в Петербург и по обещании им монаршей милости с прочими равно царевичами, приношу я благодарность Его Величеству письмом, а для остальных детей прошу пенсии, а себя предаю в волю государя. Когда вы спрашивали меня о моих недостатках, тогда я не могла от скорби моей доложить Вашему превосходительству, что пища здесь дешёва, но одеяние весьма дороговизно. Мы все состоим 30 душ, также нанять при кухне одного работника. Выходит на мой стол ежедневно 15 рублей, а на свиту 14 рублей 60 копеек, а мне определено в день на пропитание 30 рублей. На одеяние употребляли мы до сего времени деньги свои. Во время отправления меня из Грузии доставил мне князь Гив-Сагинов 300 рублей, ещё привез с собою протопоп голландских червонцев тысячу рублей, также парчи на шитье платья. Ещё заняла я в Моздоке за проценты 600 рублей и ныне не заплачено; также прислал из Петербурга сын мой Михаил тысячу рублей. Вышеупомянутыми деньгами мы содержались до сего времени. Просьба моя состоит в том, что как прочие царевичи имеют пенсию, то и мои не оставлены бы были от сего».

1804 год. Из письма министра внутренних дел Виктора Кочубея курскому губернатору Павлу Протасову:

«Грузинская царица Мария подала прошение на Высочайшее имя, в котором выразила жалобу на несправедливое (якобы) обвинение её в смертоубийстве генерал-майора Лазарева, и просила: 1) чтобы дозволено было ей с детьми приехать в Петербург как для принесения лично своего оправдания, так и для представления о своих нуждах; и 2) чтобы дети её, наравне с прочими грузинскими царевичами, дядьями и братьями, не лишены были знаков монаршего к ним благоволения. Государь император, не признав за благо, на основании прежних причин, дозволить царице Марии прибыть сюда и будучи, однако, совершенно удалён от того, чтобы дети её, не причастные ни к какому преступлению, терпели в чём-либо нужду, повелеть соизволил: уверить царицу в монаршем внимании к её семейству. Сыновья её, для надлежащего воспитания, могли бы быть помещены в Петербурге в каком-либо кадетском корпусе или в Москве при университете; но как здесь, так и там приложено было бы наивозможное о них старание. Сообщая о сем вашему превосходительству, не могу не присовокупить, что сыновья царицы, воспитываясь в товариществе с российским благородным юношеством, приобрели бы нужные познания и мало-помалу забыли навыки своей земли; познакомились бы с нашими обычаями и, переродясь, так сказать, из грузин в русских, со временем могли бы быть полезнее, нежели прочие грузинские царевичи и князья».

1808 год. Из письма царицы Марии курскому губернатору Дмитрию Прозоровскому:

«Отпускается мне на содержание из казны 14 тысяч рублей, а ими я никак не могу исправиться; какие я имела вещи, распродала, и тем способствовала содержанию себя. После того задолжала, и никто ничего мне в кредит не верит, почему претерпеваю крайнюю нужду и прошу представить государю прошение моё о прибавке жалованья».

1810 год. Из письма царицы Марии курскому губернатору Дмитрию Прозоровскому:

«Мне содержание выдают изодранными ассигнациями… Сперва я получала довольно медных денег, а теперь я их не вижу совсем… А мне деньги нужны — на содержание квартиры, прислуги, на вытопку горниц, на базарные для кушанья покупки, кои я должна делать медными деньгами».

Как видно из официальной переписки, дни грузинской царицы Марии Георгиевны в Белгороде тянулись однообразно и невесело. Привыкшая на родине к роскоши и богатству, в монастыре она постоянно испытывала нужду, несмотря на относительно привилегированное положение. Правительство назначило ей жалованье 250 рублей в месяц, но за всё время заключения такая сумма была ей выдана только несколько раз. Белгородский казначей присылал царице иногда по 150–200 рублей, а чаще всего по 100 рублей ежемесячно вместо положенных 250. Недостаток в средствах заставлял царицу обращаться в различные инстанции вплоть до императора. Однако часто её жалобы не доходили до адресатов, а тонули в дебрях чиновничьих кабинетов, или давались отписки. Так, например, на её просьбу о том, чтобы белгородское казначейство выдавало ей жалованье не рваными, а новыми ассигнациями и медными деньгами, курский губернатор получил следующий ответ из Белгорода: «Белгородский казначей выдаёт грузинской царице Марии содержание; если же в этом отношении случается неаккуратность, то оная зависит от оскудения казначейства!.. Что касается до крепких неизорванных ассигнаций и медных денег, то в белгородском казначействе их давно уже нет…».

Последние годы заключения в монастыре жить Марии Георгиевне становилось всё тяжелее. В одном из её писем тех лет читаем: «…из казначейства я уже два месяца ничего не получаю и теперь даже нечем мне и пропитаться. Если мне не скоро дадут жалованье, то мне останется сидеть с голодом».

Угнетало гордую и независимую царицу и ограничение свободы. Только в последние два года заключения в монастыре, после многочисленных прошений, она получила разрешение выезжать в окрестности Белгорода. Но и это разрешение было обставлено рядом ограничений. Выезжая за город, каждый раз Мария Георгиевна обязана была уведомлять городничего о маршруте своей прогулки, и городские власти расставляли конвой по всему пути следования от города до намеченного ею места отдыха, а по окончании прогулки охрана немедленно докладывала городничему о её возвращении в свои кельи. Выше мы привели точку зрения официальных лиц на пребывание и условия содержания грузинской царицы Марии Георгиевны и членов её семьи в белгородском монастыре. Но во время заключения с ней встречались не только чиновники по долгу службы. Посещали грузинскую царицу и другие люди, некоторые из которых оставили воспоминания.

В 1808 году писатель-историк Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, совершая путешествие на юг, остановился проездом в Белгороде. И здесь ему довелось повидаться и поговорить с Марией Георгиевной. Об этом он рассказал в опубликованных тогда же письмах-очерках «Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию»:

«После обеда преосвященный (Феоктист — А.К.) ездил со мною к грузинской царице Марии Георгиевне, живущей в здешнем Рождественском девичьем монастыре. Мы её застали сидящею на диване по-азиатски, то есть с сложенными накрест ногами. При виде архиерея, она встала и, по обыкновенном взаимном приветствии, снова села на своё место. Царевич Михаил, сын её, сидел на левой стороне подле дивана — а на правой стояли возле царицы ещё другой сын её, лет десяти, и девятилетняя её дочь. Я сожалел в то время, что не родился живописцем; иначе разительными красками изобразил бы сию трогательную картину — матери, на лице коей хотя и видна была глубокая печаль, но ещё не исчезли оттенки прежней красоты, и детей, из коих царевич Михаил отличался стройным своим станом и пригожим лицом, а младший — своею красотою, которую превышала ещё красота маленькой царевны. Царевич Михаил не узнал меня с первого взгляду, и я нашёлся принуждённым объявить ему своё имя; тогда он весьма обрадовался столь неожиданной со мною встрече и немедленно представил меня своей матери. Преосвященный старался утешать царицу, которая ответствовала ему по-грузински чрез своего сына, что «она нимало не ропщет на судьбу и готова терпеливо сносить свое несчастие». Царевич Михаил весьма похудел после того времени, как я с ним виделся в Москве; он живо чувствует горестное положение своей матери, и несколько раз повторял при нас следующие слова: «Кто бы подумал, что с матушкой случится такое несчастие!». У царицы ещё есть два сына в Петербурге, откуда, не более тому двух недель, приехал к ней царевич Михаил. Царевна Тамара, старшая дочь её, не показывалась нам, хотя преосвященный и уверял меня потом, что он несколько раз видел её вместе с царицею. Нас потчевали чаем, коего я, как тебе известно, любезный друг, не мог пить, по всегдашнему моему к нему отвращению. Царица сказала мне на сие, что «и в Грузии чай не в моде». Посидев у неё с полчаса, мы распростились как с нею, так и с детьми её».

Через два года другой путешественник, владимирский губернатор князь Иван Михайлович Долгоруков также останавливался проездом в Белгороде и встречался в женском монастыре с грузинской царицей. Свои впечатления об этой встрече он изложил в воспоминаниях «Славны бубны за горами, или Путешествие мое кое-куда 1810 года»:

«В женском монастыре, в особых кельях, живёт грузинская царица, на покаяние сюда присланная. Я не знаю политических причин её заключения, но по свободе, с которой все к ней входят, зашёл и я. Покои её не соответствуют её прежнему званию: низки, бедны и тесны, но в монастыре и то дворец. Она приняла жену мою и меня с благодарною гордостью, означающею, что она себя везде чувствует. Ей лет 40: рост её не велик, осанка статная, лицо азиатское, красоты исполненное, говорит мало и через переводчика. Она сохранила при себе весь свой маленький штат, на содержание которого двор отпускает ей до 13 тысяч рублей. С ней большая дочь её, участвовавшая, как говорят, в её преступлении. Она уже 22 лет, но не показалась нам, под предлогом нездоровья. Меньшие дети её, сын и дочь, ещё ребята; они очень милые, хорошо воспитываются. Царица для обучения их иностранным языкам держит француза за тысячу рублей в год: человек не молодой, по наружному виду изрядный и хорошо занимающийся их просвещением. Мы посидели у неё с час и, набив голову множеством философических размышлений, я с ней расстался. В другой раз видели её у обедни, в том же монастыре, из которого она никуда не выходит, когда служил архиерей. Царица очень богомольна; с ней всегда ходят почтенные дамы и её двоюродный брат, молодой человек, выехавший с ней из отечества своего добровольно, по одной чистой любви к царскому дому. Он пользуется полною свободой, но жертвует ею несчастной своего племени царице, пригож, не без дарования, чисто говорит по-русски и служит ей переводчиком: он посетил нас на квартире. Я очень доволен был его обращением. В церкви царица стоит на месте настоятельницы, которое сия, конечно, из одной вежливости ей уступает. Наряд не пышен, но драгоценный алмазный перстень на руке удостоверил нас, что она не без сокровищ сошла с престола. Дочери её большой мы и в церкви не видали: она слушала обедню за решёткою».

Под впечатлением от встречи с опальной царицей Иван Долгоруков написал стихотворение.

С престола в плен попасть — ужасно,
Владеть и вдруг под властью быть.
Вздыхать в обители всечасно,
Среди своих злодеев жить:
Судьба такая для царицы,
Лишённой прав, венца, столицы,
Есть гнева Божия черта.
Стяжи смиренья дух в напасти,
Убей ума надменны страсти,
Познай, что всё здесь суета!

Познай, что тот, кто пред тобою,
Тебя в Тифлисе богом звал,
Пленяя разум твой мечтою,
Себе щедрот твоих искал;
Смотри, с каким лукавством льстили,
Когда тебя превозносили,
Как бы бессмертно существо!
Нося венец почти полвека,
Ты все не выше человека;

В тебе то ж бренно существо.
Пришла минута Провиденья —
И глас его тебя настиг,
Умолкли лести возглашенья —
И пал престол в единый миг.
В стране, от родины далёкой,
В тоске, в унылости глубокой,
Сносить учися свой удел;
Молись, и врач скорбей сердечных
В своих щедротах бесконечных
Приблизит бед твоих предел!

В монастырском заключении царица Мария Георгиевна провела более семи лет. В 1811 году её сын Михаил обратился с просьбой к Александру I освободить мать от наказания ввиду её слабого здоровья. Император разрешил ей покинуть Белгород и переехать на жительство в Москву, где она прожила ещё долгие годы.

Перед отъездом из монастыря на память о своём пребывании Мария Георгиевна подарила монахиням плащаницу, которая бережно сохранялась более ста лет, вплоть до закрытия монастыря. В 1851 году Мария Георгиевна скончалась. Похоронена она в Светицховельском храме в городе Мцхета в родовой усыпальнице грузинских царей. В третьем томе издания «Дворянские роды Российской империи» утверждается, что царица Мария Георгиевна была выслана в Белгород только с одним пятилетним сыном-царевичем Ираклием. Однако из рапорта белгородского городничего курскому губернатору мы знаем, что вместе с матерью из 11 её детей прибыло в монастырь шестеро. Видимо, сыновья царицы находились в Белгороде только первые годы ссылки. Потом их переселили в столицу, как писал в 1804 году курскому губернатору министр иностранных дел Виктор Кочубей, для воспитания «в товариществе с российским благородным юношеством», где они и учились.

Что же известно о дальнейшей жизни детей царицы, которых она взяла с собой в ссылку? О судьбе Жебраила, Ираклия и Тамары никаких сведений обнаружить не удалось. Царевич Илья Георгиевич, 1780 года рождения, женился на Анастасии Георгиевне Оболенской (1805–1885). Супруги имели 13 детей. Илья Георгиевич умер в 1854 году. Его прямые потомки Евгений 1947 года рождения, Мария 1950 года рождения и Екатерина 1956 года рождения дожили до наших дней.

Царевич Окропир Георгиевич, 1795 года рождения, впоследствии стал активным членом грузинского тайного общества, которое боролось за отделение Грузии от России. Среди членов общества, состоявшего из грузинской знати и интеллигенции, нашёлся предатель, и 9 декабря 1832 года организация была раскрыта. Из 145 человек, чьи фамилии фигурировали в материалах следствия, обвинение предъявили 67 лицам. 10 февраля 1834 года суд вынес приговор, по которому десять человек приговорили к смертной казни. Николай I заменил казнь ссылкой. Окропира Георгиевича сослали в Кострому. Вскоре он и другие представители грузинской знати, причастные к заговору, были прощены. Окропир Георгиевич был женат на графине Анне Павловне Кутайсовой (1800–1858), имел шестерых детей. Умер в 1857 году. Младшая в семье царевна Анна Георгиевна, 1800 года рождения, в первом браке была замужем за князем Евстафием (Эстате) Георгиевичем Абашидзе, во втором — за князем Давидом Ростомовичем Церетели. Умерла в 1850 году. Такова удивительная история венценосной узницы Белгородского Рождество-Богородицкого женского монастыря и её семейства.

Ещё о двух несчастных узницах монастыря известно благодаря двум историкам — архимандриту Анатолию (Ключареву) и Алексею Александровичу Танкову. Из исторического исследования архимандрита Анатолия «Белгородский Рождество-Богородицкий женский монастырь»:

«На место царицы Марии с дочерью её Тамарою присланы были сюда на жительство грузинская княжна Екатерина Чалокаева с какою-то дворянкою Мариею Наталовою. По недостатку документов теперь мы не можем сказать, по какому случаю или за что они были сюда заключены, только из прошения их, поданного в ноябре 1815 года преосвященному Феоктисту, видно, что они заключены были сюда ещё в 1813 году. В указе Курской духовной консистории от 17 ноября 1815 года за № 2754, вследствие их прошения по следовавшем, об них говорится как о находящихся в Белоградском девичьем монастыре по секрету. В прошении же своём, поданном 1 ноября 1815 года, они приписывали следующее: «Уже третий год к окончанию подходит, как они находятся в здешнем монастыре под благодетельным покровом Его преосвященства, и, живя вместе с бывшею казначеею Елисаветою в казенных келиях, пользовались ласкою её, любовию и расположенностью к ним, а в случае их недостатков и хлебом-солью она де их не оставляла. Ныне же она, монахиня Елисавета, из казенных келий, в которых они находятся, переместилась в свои собственные келии, вновь выстроенные, в которые желали бы и они, просительницы, переместиться, по привязанности их к благодетельствовавшей им оной бывшей казначее, монахине Елисавете; почему убедительнейше просили Его преосвященство учинить об оном архипастырское благорассмотрение».

Резолюциею преосвященного велено было доложить ему о сём от консистории неукоснительно. По учинённой же справке Курскою консисториею определено и Его преосвященством утверждено: «Во уважение убедительного прошения означенных грузинской княгини Чалокаевой и дворянки Наталовой и прочих вышеписанных обстоятельств, дозволить им переместиться из нынешнего их местопребывания в собственные келии монахини Елисаветы, по изъявленному на то и её Елисаветы согласию, буде согласится на то и г. здешний городничий». Что были это за личности, княгиня Чалокаева и дворянка Наталова, жительствовавшие в Белгородском девичьем монастыре «по секрету» и, как видно, под строгим надзором полиции, так и осталось доселе секретом».

Более полной информацией о грузинских узницах располагал Алексей Танков.

Очерк Алексея Танкова «Белгородские заключенницы»:

«8 мая 1815 года тогдашний министр военных дел князь Горчаков представил Александру I на утверждение мнение Государственного совета о грузинских князьях, дворянах и священниках, участвовавших в возмущениях, бывших в России в 1812 году в Грузии и Кахетии, и о ногайском владельце Джембулате Таганове, пойманном с возмутительными письмами. Государь, по рассмотрению мнения Государственного совета, повелел всех виновных разослать по разным городам, а княгиню Екатерину Челокаеву и дворянку Гуку Наталову сослать в какой-либо женский монастырь Курской губернии и производить им из казначейства монашеское содержание.

Правительствующий сенат, после выслушания Высочайшей резолюции, от управляющего министерством юстиции получил сведение, что грузинские преступники, ещё в 1812 и 1813 годах высланные из мест своей родины, находятся в Тобольске, Перми, Воронеже и Курске, кроме ногайского владельца Джембулата Таганова, который был заключён в Перекопскую крепость. Вследствие этого Сенат послал указ некоторым губернаторам, в том числе и курскому, о решении участи грузин, а также уведомил Святейший Синод о том, чтобы этот последний по своему усмотрению назначил для жительства грузинок Челокаевой и Наталовой женский монастырь Курской губернии. Синод предоставил право назначения монастыря курскому архиепископу Феоктисту, и он избрал для заключения грузинских преступниц Рождественский женский монастырь в Белгороде. Туда Челокаева и Наталова и были заключены, с производством их монашеского содержания каждой по 20 рублей в год. Содержание это было столь скудно, что белгородский городничий постоянно утруждал курского губернатора Нелидова рапортами о том, что Наталова и Челокаева неотступно просят меня (городничего) на исправление одежды их денег, ибо они совершенно обносились платьем и не имеют способа сделать вновь. Но я, говорит городничий, не имею денег не только им на одежду, но даже на продовольствие. До конфирмации приговора о грузинских мятежниках Наталова и Челокаева, находясь в ссылке в Курской губернии, содержались весьма хорошо доходами из собственного имения в Грузии. После же конфирмации имение это было отобрано и конфисковано в казну. Курский губернатор о содержании заключённых в Белгородском монастыре грузинок посылал представления в Петербург, но они не скоро удовлетворены, а пока Челокаева и Наталова питались подаянием от белгородских монахинь.

Только в 1816 году обеим было увеличено содержание и начали отпускать по 50 копеек в день на человека. В 1817 году белгородский городничий перехватил отправленный княгинею Челокаевой и дворянкой Наталовой конверт в Петербург. По вскрытии конверта в нём оказалось прошение грузинок государыне Марии Феодоровне об удостоении их, по малости назначенного конфирмациею монашеского жалованья, хотя прежнего содержания, которое они получали из собственного их имения в Грузии. Губернатор перехваченное прошение представил управляющему министерством полиции главнокомандующему в Петербурге.

Другое письмо княгини Челокаевой было перехвачено городничим в 1817 году. Оно было запечатано чёрным сургучом, адресовано в Тифлис князю Ивану Теймуразовичу Меликову и написано на грузинском языке.

Содержание грузинок в монастыре было весьма строгое. С трудом курский губернатор успел выхлопотать им дозволение выезжать из города кататься на свежем воздухе для поправления здоровья под полицейским надзором. В апреле 1818 года правящему должность курского губернатора белгородский городничий донёс о том, что грузинская княгиня Екатерина Челокаева «бывши больною, по удостоении исповеди и причащения Св. Таин и елеосвящения марта 29 числа пополуночи в девятом часу волею Божиею умре и по христианскому церковному чиноположению предана земле». В белгородском монастыре осталась одна Гука Наталова. С 12 апреля по 16 ноября 1818 года белгородский городничий еженедельно посылал в Курск рапорты о том, что дворянка Наталова ведёт себя благопристойно. В конце 1819 года заключённая исходатайствовала себе прощение, и было предписано ей выдать прогонные деньги до Тифлиса. Переписка о выдаче денег шла медленно, а Наталова, разумеется, спешила на родину. Поэтому она, не дожидаясь денег, просила губернатора выдать ей паспорт в следующем письме: «Милости и благодеяния, которые я имела счастье получить от вашего благотворительного сердца, подали мне смелость возвысить просьбу о выдаче паспорта для проезда в грузинский город Тифлис. Для этого, хотя прежде я и не имела довольной суммы, но ныне, слава всеблагому Божию промыслу, есть добродетельные сердца, посредством коих я желаю в скором времени отправиться; только одного нет — именно паспорта; прошу предписания о выдаче оного. Я, получа его, отправляюсь и, прибывши на родину, пролию благодарные молитвы ко Господу за всех благодетелей…». Губернатор велел выдать Наталовой паспорт. И освобожденная грузинка немедленно выехала из Белгорода».

Возможно Белгородский Рождество-Богородицкий монастырь за свою трёхсотлетнюю историю скрывал в своих стенах и других узниц. Все они ушли в вечность, и о них, вероятно, уже никто ничего не узнает. После отъезда из монастыря грузинской царицы Марии Георгиевны её деревянные покои перестроили и оборудовали в них зимнюю церковь во имя Всех Святых. Главный монастырский храм во имя Рождества Пресвятой Богородицы в то время уже сильно обветшал и выглядел очень невзрачно. Настоятельница монастыря Агафоклия в 1814 году обратилась с просьбой к архиепископу Белгородскому и Курскому Феоктисту с прошением разрешить разобрать церковь и возвести на её месте новый трёхпрестольный храм. Разрешение было получено, однако последовавшая вскоре смерть настоятельницы не дала осуществить замысел. После её кончины белгородский купец Иван Алексеевич Сорокин обещал пожертвовать значительный вклад на строительство нового храма, если будет учтено его пожелание и второй престол назовут в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Обещали материальную помощь и другие состоятельные граждане города. Проект храма выполнил харьковский архитектор Евгений Алексеевич Васильев. Подрядчик — тульский купец Леонтий Иванович Добрынин — обязался за 28 тысяч рублей ассигнациями возвести храм в течение четырёх лет.

19 июня 1817 года архиепископом Феоктистом по совершении литургии в монастырской церкви был заложен новый трёхпрестольный храм. Многие белгородцы внесли свой вклад в его строительство. Купец Иван Сорокин пожертвовал на благое дело 5 тысяч рублей, 150 пудов листового железа, 100 тысяч штук кирпича, 25 пудов железа на связи и 50 брёвен леса. Возведение величественного храма затянулось на годы. Освящение престолов происходило по мере завершения их строительства. Главный престол в честь Рождества Пресвятой Богородицы освятил в 1820 году епископ Курский и Белгородский Евгений (Казанцев) , южный придел во имя великомученицы Екатерины освящал уже новый архиерей Владимир (Ужинский) в 1824 году, а северный — во имя святителя Алексея, митрополита Московского, им же был освящён в 1826 году. Из-за недостатка средств не удалось сделать храм тёплым, как намечалось. Новый храм стал украшением города. Он имел кругообразную форму с папертью вокруг, поддерживаемой 24 массивными колоннами. Храм выглядел очень красиво не только снаружи, но и внутри. Стены и купола были расписаны масляными красками. Восхищал взгляд иконостас, прекрасно выполненный харьковским архитектором Гавриловым. Иконы для него писали курские живописцы Сергей и Алексей Моисеевы . Сильно обветшала к началу 1830-х годов и Всесвятская тёплая церковь, устроенная в бывших игуменских покоях, занимаемых потом грузинской царицей. К тому же эта тёплая церковь была очень тесной.

В 1834 году игуменья Елизавета обратилась к епископу Илиодору (Чистякову) за позволением устроить в монастыре каменную Всесвятскую церковь. Владыка распорядился тщательно изучить этот вопрос. Место у западной стороны святых ворот, на котором предполагалось возвести храм, архитектор Курской казённой палаты Грознов признал неудачным, и потому было решено не возводить новый храм, а соорудить придел во имя Всех Святых к каменной колокольне. Но и этот вариант также был забракован, и игуменья Елизавета просила архипастырского разрешения возвести церковь во имя Зачатия святой Анны. Это предложение исходило от известного белгородского купца и благотворителя, почётного гражданина Николая Ивановича Чумичова, выразившего желание пожертвовать свои средства на строительство этого храма в честь ангела своей супруги Анны.

2 мая 1838 года храм был заложен. В 1865 году игуменья Людмила расширила его с трёх сторон, и он стал трёхпрестольным: главный престол — во имя святой Анны, южный — в честь иконы Корсунской Божией Матери и северный — во имя великомученицы Екатерины. Основным источником доходов монастыря продолжала оставаться чудотворная икона Корсунской Божией Матери. Находилась она уже постоянно не в Логу, а в самом монастыре, но ежегодно её переносили в Логовскую часовню крестным ходом, в котором принимали участие тысячи белгородцев и жителей окрестных сёл.

Часовня в Логу, хотя и была в 1717 году приписана к женскому монастырю, но на протяжении 108 лет оставалась на территории чужих владений, прямо посредине помещичьей дачи. Такое положение не устраивало хозяев земли, и они порой высказывали недовольство. Проблема была решена в 1825 году. Проживавшая в женском монастыре графиня Анна Родионовна Чернышёва выкупила у помещика села Чёрная Поляна, предводителя Белгородского уездного дворянства Николая Ивановича Шетохина — владельца этих мест 18 десятин земли и передала её монастырю «в вечное и бесповоротное владение». С этого времени Рождество-Богородицкий монастырь в Белгороде стал законным хозяином загородного урочища Лог и здесь начал обустраиваться женский скит.

В 1824 году Анна Родионовна оформила документы на предоставление монастырю права бесплатного пользования землёю и всем выращенным урожаем в её имениях Разумное и Генераловка Белгородского уезда. Правда, завещание было оформлено «не законным порядком», и после смерти графини деревню Разумную и хутор Генераловку выкупил управляющий её имением граф Яков Николаевич Булгари . Игуменья Магдалина предприняла энергичные меры по благоустройству загородной обители. Она заключила договор с жителями села Пены Обоянского уезда Тарасом Наконечным и Герасимом Германовым, по которому те обязались расчистить две сажелки для разведения рыбы, вырыть колодец и канаву от него, выровнять дорогу, вырубить в лесу хворост и сделать из него сарай. В скором времени Логовскую дачу намеревались посетить епископ Курский и Белгородский Владимир и благотворительница графиня Анна Чернышёва. Для проезда в экипажах высоких гостей игуменья Магдалина распорядилась прорубить через лес к центру дачи новую дорогу. Задумала она также возвести в Логу каменную церковь и необходимые постройки. План нового храма подготовил курский архитектор Грознов. 20 августа 1829 года строители заложили первый камень, а в июле 1831 года строительство уже было закончено. Игуменья Магдалина не дожила до освящения храма.

29 сентября 1832 года её преемница игуменья Елисавета в письме епископу Илиодору докладывала о завершении отделочных работ в церкви и просила владыку освятить её:

«Храм на месте явления иконы Пресвятой Богородицы Корсунские, по благости Божией, внутренним и внешним украшением окончен и всё нужное к освящению оного приуготовлено. Почему, всеуниженно представляя о сем Вашему преосвященству, покорнейше Вас просим — удостоить нас милостивейшим благоснисхождением Вашим — освятить оный храм будущего октября второго дня…».

Новый храм во имя Корсунской Божией Матери, квадратной формы, с металлическим позлащённым крестом, но без купола и абсиды, был построен в овраге, на том самом месте, где до него стояла старинная часовня. Внутри церкви, перед царскими воротами, устроили неиссякаемый источник, из которого круглосуточно била холодная ключевая вода. По специально сооружённому желобку она через южную стену церкви стекала в цистерну, а из неё в пруд.

По обе стороны оврага, где находился храм, под развесистыми дубами и клёнами расположились небольшие кельи для престарелых и сверхштатных монахинь и послушниц, проживавших здесь в разные годы от 30 до 40 человек. На северной стороне оврага была построена гостиница для паломников, которых было особенно много в мае, когда чудотворная икона Корсунской Божией Матери переносилась из монастыря в Богородицкий скит, и октябре, когда она возвращалась обратно. Отдельное помещение построили для престарелого вдового священника, который совершал ежедневно богослужения в храме.

В 1866 году на том же северном склоне оврага на выровненной площадке стараниями игуменьи Людмилы (Мясоедовой) была построена тёплая деревянная церковь во имя Нерукотворного образа Христа Спасителя. Боковые притворы придавали храму крестообразный вид. С запада от церкви на той же площадке, окружённой лесом, возвышалась новая деревянная колокольня. С восточной, южной и северной сторон к храму вели красивые густые аллеи, по обеим сторонам которых росли цветы, кусты малины, смородины и крыжовника. В 1878 году монастырской даче были переданы два усадебных места со всеми имеющимися на них постройками и участком леса, а в 1881 году один из жителей Белгорода пожертвовал большой участок земли, примыкавшей к Богородицкому скиту. Были пожертвования и от других лиц. Умерших благотворителей, проживавших в городе или в самом ските, хоронили у алтарной стены храма Нерукотворного образа Иисуса Христа. Так здесь образовалось небольшое ухоженное кладбище с мраморными памятниками и крестами на них.

Продолжал разрастаться и благоустраиваться и Рождество-Богородицкий монастырь в центре города. Своего наивысшего расцвета достиг он во время управления игуменьи Людмилы (Мясоедовой) , назначенной настоятельницей в 1864 году. Кроме постройки в Богородицком скиту тёплой церкви во имя Нерукотворного образа Христа Спасителя, расширения Аннозачатьевской церкви в самом монастыре, о которых было упомянуто выше, ею было сделано немало других добрых дел. В 1869 году при монастыре было открыто женское училище, в котором обучалось 40 девочек. Оно размещалось в верхнем этаже бывшего настоятельского корпуса. В 1897 году училище преобразовали в церковно-приходскую школу, и в ней стало обучаться до 80 человек. В этом же корпусе находилась монастырская просфорня, приносившая монастырю ежегодно тысячу рублей чистого дохода.

В 1871 году в монастырь от городского водопровода была проведена вода и устроен водоём с тремя кранами. Для освящения воды соорудили небольшой бассейн и установили скульптуру ангела, держащего в руках сосуд, из которого текла вода. При игуменье Людмиле была достроена каменная ограда с чугунными решётками и вписавшейся в неё красивой восьмиугольной часовней с шатровым верхом на северо-восточном углу. До 1869 года территория с южной стороны обители вплоть до речки Везёлки представляла собой большую свалку, заваленную всяким хламом и нечистотами. Белгородец Д.В. Дренякин выкупил это место у города и подарил монастырю. Стараниями игуменьи Людмилы участок расчистили, укрепили и вскоре его было не узнать. Посредине был построен странноприимный дом, арендная плата за который поступала на содержание монастырского женского училища. Здесь же устроили конный двор с конюшнями и каретным сараем. Остальную территорию засадили фруктовыми деревьями и раскопали под огороды. В саду устроили небольшой пруд для разведения рыбы. Во время настоятельства игуменьи Людмилы монастырю было сделано немало крупных пожертвований. Обширные угодья пожертвовали обители и Богородицкому скиту жена капитана Коткевича, гражданин Шеверенков, майор Д.В. Дренякин, священник Алексей Лавров, вдова генерал-майора Москатиньева, коллежский секретарь Палладий Васильевич Свешников, помещица Ярыгина из Корочанского уезда и другие. Игуменья Людмила скончалась 8 мая 1899 года. Рождество-Богородицким монастырем управляла она 35 лет.

Добрую память оставили о себе управлявшие монастырём многие годы игуменьи: Марфа (1717–1750), Вирсавия (Малышева) (1771–1781), Нимодора (Булгакова) (1781–1792), Агафоклия (Милюкова) (1802–1813), Магдалина (1814–1831), Елисавета (Ковалевская) (1831–1849), Рафаила (Черемисова) (1849–1864). Ушедших из жизни настоятельниц, как правило, хоронили в монастыре. Так, игуменья Рафаила (Черемисова), управлявшая монастырём 16 лет и скончавшаяся в 1864 году, была погребена у юго-западного угла Аннозачатьевской церкви. После пристройки к церкви в 1870 году приделов могила её с чугунной плитой оказалась внутри храма.

Бывали и исключения. Игуменью Таисию (Волкову), умершую в 1771 году, предали земле в Подмелогорском Пятницком монастыре, который впоследствии стал называться Николаевским подворьем, «в саду, на прохожей дороге, близ самых келий, где прежде никому не только из монахов, но ниже из настоятелей погребатись попущаемо не было». Монахинь и послушниц хоронили на Новом русском кладбище (ныне Старое городское кладбище). Только по сохранившимся метрическим книгам там значатся похороненными около 80 монахинь, а сколько их было на самом деле похоронено, теперь уже никто никогда не скажет, потому что большая часть метрических книг утрачена. Сегодня на Старом городском кладбище сохранилась только одна могила с небольшим мраморным памятником и надписью на нем: «Монахиня Александра Балабанова. Скончалась 9 февраля 1893 года 69-ти лет от роду. Монахиня Израиля Пешкова. Скончалась 4 августа 186(?) года 66-ти лет от роду».

В конце 1880 — начале 1890-х годов в церковном хоре монастыря пел мальчик Ваня Равенских — отец известного режиссёра, народного артиста СССР Бориса

Ивановича Равенских. Первые годы после Октябрьской революции монастырь и храмы в нем ещё продолжали действовать некоторое время. Однако новые власти не могли с этим смириться. Вскоре началась кампания по закрытию монастыря. Приведём краткую хронику событий, развернувшихся вокруг Рождество-Богородицкого женского монастыря.

1921 год

16 марта Белгородский уездный исполнительный комитет в категорической форме предложил монахиням в трёхдневный срок освободить занимаемые ими помещения в монастыре. 22 марта в Курском губисполкоме получена из Москвы телеграмма: «Предлагаю приостановить выселение монашек из Белгородского Рождества-Богородицкого монастыря впредь до разбора дела ВЦИК тчк. Председатель ВЦИК Калинин». 6 сентября состоялось заседание президиума Белгородского уисполкома, на котором вновь поднят вопрос о выселении монахинь. Постановили: «Ввиду острой необходимости в квартирах при наличии жилищного кризиса, выселение из женского монастыря монашек в возрасте от 16 до 45 лет признать необходимым».

11 сентября комиссией Белгородского уисполкома по обследованию жилищных условий монахинь выявлено, что «все кельи за небольшим исключением имеют размер от 1,5 до 2 кв. саж. и в каждой келье помещается от трёх до пяти человек». 12 сентября монахини написали жалобу во ВЦИК о необоснованности их выселения. 19 сентября в Курске состоялось заседание губисполкома, на котором принято решение отменить постановление Белгородского уисполкома о выселении монахинь согласно указанию ВЦИК. 7 октября состоялось заседание президиума Белгородского уисполкома, на котором в обход распоряжений из Москвы и Курска принято решение о выселении монахинь из монастыря.

1922 год

22 апреля председатель Белгородского уисполкома Фёдор Яковлевич Славгородский написал письмо во ВЦИК (копию направил в Курский губисполком) с просьбой разрешить выселение монахинь. Это письмо интересно прежде всего тем, что в нём впервые прямо названа истинная причина предстоящего выселения:

«Выселение монашествующих (монахинь) является необходимым не только с точки зрения разрешения жилищного кризиса, но таковое (выселение) диктуется, главным образом, политической целесообразностью… Уисполком считает нужным поставить в известность Губисполком и ВЦИК, что разрешение этого вопроса в положительном для монашествующих смысле чревато самыми скверными последствиями: создаст прецедент, внесёт полную деморализацию и подрыв авторитета действий местной власти, покажет населению силу всей этой чёрной своры, против которой пасует сама власть».

Письмо это имело своё действие. Из Москвы в Курск была направлена выписка из протокола заседания ВЦИК от 20 мая за подписью секретаря ВЦИК Авеля Сафроновича Енукидзе: «Постановление Курского губисполкома от 7-го октября (19)21 года о выселении монахинь из Белгородского Рождество-Богоро[диц]кого монастыря утвердить с предоставлением монахиням жилых помещений» . Но и это решение не было окончательным. В борьбу за сестёр монастыря включился председатель Высшего Церковного Управления обновленческий епископ Антониан (Грановский), который убедил ВЦИК, что выселение монахинь из монастыря ничем не обосновано.

8 июля ВЦИК направил в Курский губисполком письмо: «Рассмотрев ходатайство председателя Высшего Церковного Управления епископа Антониана о невыселении монахинь из Белгородского Рождественского монастыря и имея в виду, что в заявлении епископа Антониана содержатся указания на новые обстоятельства, ранее не имевшиеся в виду, а именно: приостановку движения беженцев из голодных губерний и в связи с этим ослабление той остроты жилищного кризиса, который был выдвинут главным мотивом выселения монахинь и учитывая трудовой характер общины, правда, формально не зарегистрированной, Президиум ВЦИКа, приостанавливая приведение в исполнение постановления своего от 20-го мая, предлагает вам приостановить выселение монахинь и по выяснении обстоятельств, на которые указывается в прилагаемом заявлении, сообщить ВЦИКу своё заключение, с возвращением всей переписки» .

После такого распоряжения из Москвы белгородские чиновники притихли, но уже менее чем через год уисполком на свой страх и риск возобновил борьбу с монахинями.

1923 год

В августе создана комиссия по закрытию монастыря, председателем которой назначен известный белгородский чекист, член Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией А.Е. Годун. 17 августа комиссия произвела закрытие монастыря и опечатала все двери монастырских храмов. 25 августа игуменья Калерия вынуждена была подписать постановление Белгородского уисполкома о добровольном выезде из монастыря монахинь за исключением «старух, у коих нет родственников, а посему просьба предоставить им где-либо места, желательно в женский монастырь „Лог“».

Власти согласились на этот вариант, но и в Богородицком логу монастырь просуществовал недолго. Через год он был закрыт, а в его помещениях открыли дом для престарелых, в котором и проживали монахини до 1926 года, пока и этот приют не закрыли. Имущество опустевшего Рождество-Богородицкого монастыря было приказано в недельный срок конфисковать и передать по описи в склад общего отдела Белгородского уисполкома. После выселения монахинь в монастырских кельях разместился детский дом-интернат, и вся территория бывшего монастыря стала называться Детским городком. На глазах у детей рушили храмы. Весь монастырь был завален битым кирпичом. Вскоре детский дом был закрыт, а в кельях и других монастырских постройках поселились рабочие, в основном работники железнодорожного транспорта. Бывший Детский городок переименовали в Рабочий городок. В каких условиях проживали в нём люди, известно из ряда публикаций тех лет в «Белгородской правде».

В корреспонденции «В центре города — грязь», опубликованной в 1929 году, газета писала: «В „центре“ городка всё как будто благополучно. Навоза, мусора и отбросов не видно, но и здесь по всем проходам выбоины, лужи воды, нет стоков. На „окраинах“ (южная часть) дело уже несколько хуже. Здесь расположены отхожие места, помойная яма и мусорные ящики. Зловоние — особенно в жаркое время — невероятное, и приходится только удивляться, как могут всё это терпеть трудящиеся близлежащих квартир?» . Из другой публикации за тот же год узнаем, что в «Рабочем городке 50 корпусов с населением в несколько сот человек, имеются лишь две общие уборные и одна помойная яма».

В 1950-е годы не приспособленные для жилья монастырские постройки и оставшиеся кельи снесли, а на их месте в 1959 году началось строительство театра, который был открыт в 1962 году. Сегодня здание областного драматического театра имени Щепкина одно из красивейших зданий в Белгороде, но оно не идёт ни в какое сравнение с тем архитектурным ансамблем великолепных храмов и монастырских корпусов, которые находились здесь в прошлые века. В 2005 году рядом со зданием Белгородского государственного академического драматического театра имени Щепкина был установлен памятный знак с надписью: «На этом месте до 1923 года находился Рождество-Богородицкий женский монастырь. Основан в 1622 году».

Фото turbina.ru